Амос Оз - Фима. Третье состояние

И разве не могло случиться так, что ребенок, которого Яэль не захотела, вырос бы и стал всемирно известен?

А Дими?

И вдруг, словно в озарении, осознал Фима, что Яэль с ее реактивными движителями ближе всех к тому, о чем Барух не переставая мечтал всю свою жизнь, надеялся, что Фима этого добьется. И спросил Фима себя: а не он ли сам и есть тот терновник из библейской притчи Иотама? Цвика, Ури, Теди, Нина и Яэль – все они деревья плодоносящие, и только ты, господин Евгений Онегин из квартала Кирьят Йовель, только ты слоняешься по миру, плодя лишь безвкусицу и ложь. Болтаешь, всех беспокоишь. Полемизируешь с тараканами и ящерицами.

Почему бы ему не решить, что отныне и впредь, прямо с завтрашнего дня, он посвятит остаток дней своих им, сделает все, чтобы облегчить их путь? Возьмет на себя все тяготы, связанные с воспитанием ребенка. Научится готовить и стирать. Каждое утро будет точить им цветные карандаши и ставить их на чертежный стол. Будет менять черную печатную ленту в компьютере. Если в компьютере есть такая лента. И так, смиренно, безымянным солдатом, он будет вносить свой скромный вклад в разработку реактивного движителя и тем удостоится всемирной известности.

В дни его детства теплыми летними вечерами в квартале Рехавия из-за опущенных жалюзи, бывало, доносились звуки одинокого рояля. Знойный воздух, казалось, с презрением смеялся над этими звуками. А сейчас от них и памяти не осталось. Умерли и Бен-Гурион, и неведомый Лопатин. Умерли ученые, бежавшие из Германии, с их шляпами, галстуками-бабочками. А в промежутке между ними и Иоэзером мы лжем, прелюбодействуем, убиваем. Что остается? Сосны и тишина. И рассыпающиеся тома на немецком, золотые обрезы которых и золотое тиснение переплетов выцвели до серости.

Фима подавил внезапную тоску, подступившие слезы. Не тоску по умершим, не по тому, что ушло и не вернется, нет, тоску по тому, что могло бы быть, но не сбылось и уже не сбудется никогда.

В голове всплыла фраза “Место его больше не узнает его”, и хотя Фима знал, что эти слова из Псалмов, встречающиеся и в Книге Иова, но, как ни напрягался, не смог вспомнить, от кого недавно слышал это выражение, столь пугающее его. И которое сейчас виделось ему пророческим.

Минареты мечетей на холмах, окружающих Иерусалим, руины и каменные стены, за которыми, отгородившись от мира, укрылись монастыри, острые осколки стекла, вмурованные в верхушки стен, тяжелые железные ворота, оконца, забранные решетками, подвалы, мрачные подземелья. Иерусалим – ревнитель, Иерусалим – по горло погруженный в кошмары побиваемых камнями пророков, распинаемых спасителей, терзаемых избавителей, а вокруг этого Иерусалима громоздятся бесплодные, голые горы, скалистые, безводные, пустынные склоны, изъеденные расселинами и пещерами, оливковые деревья – отступники, почти переставшие быть деревьями и примкнувшие к царству неживой природы, сложенные из камня одинокие хижины у покрытых рубцами откосов ущелий, а за ними – огромные пустыни, простирающиеся отсюда к югу, до пролива Баб-эль Мандеб; и на восток, к Месопотамии; и на север, к Хаме с ее древними гигантскими водяными колесами-нориями, вращаемыми течением Оронта, на берегах которого она и стоит; и к Пальмире, “городу пальм”, где пальм нет, но есть знаменитые развалины; и к землям, где обитают аспиды и гадюки; и к пустырям из мела и соли, где со стадами черных коз укрываются кочевники, их мстительные кинжалы прячутся в складках бурнусов; и к темным шатрам пустыни. И посредине всего этого сдержанный и замкнутый квартал Рехавия – с печалью фортепианных аккордов, под вечер доносящихся из маленьких комнат, с хрупкими пожилыми учеными, с книжными полками, уставленными томами на немецком. И царят здесь хорошие манеры, приветственно приподнятые шляпы, тишина и покой между часом и пятью после полудня, хрустальные люстры, лакированная мебель изгнанников, парчовая и кожаная обивка, китайский фарфор, тумбочки и шкафчики, по-русски бурные стычки Бен-Гуриона и Лопатина, монашеские нимбы света, лежащие на письменных столах печальных ученых, кропающих примечания к тексту на пути обретения всемирной известности. А мы идем вслед за ними, растерянные, бессильные и безнадежные, – Цвика с Колумбом и церковью; Тед и Яэль с реактивными движителями; Нина, дирижирующая банкротством секс-бутика, принадлежащего ультрарелигиозным евреям; Варгафтик, тщетно пытающийся защитить осажденный со всех сторон анклав “нормального государства” в аду руководимого им абортария; Ури Гефен, с грустной иронией завоевывающий страны и женщин; отвергнутые Аннет и Тамар. Да и ты сам, со своим христианским сердцем, с ящерицами, с ночными письмами премьер-министру, с высчитыванием цены насилия в эпоху всеобщего морального упадка. И Дими с его зарезанной собакой. Куда все это движется? Как случилось, что открывали мы запечатанный кувшин, а закончилось все вдруг бездонной бочкой? И где потерялась Карла по пути на арийскую сторону? Будто здесь не иерусалимский квартал, не город, а китобойный лагерь, затерявшийся на заброшенном ледяном побережье Аляски, где охотники за китами возвели себе хлипкие постройки и шаткий забор в бескрайней природной дикости, среди кровожадных племен. И вот все разом поднялись и уплыли по мрачным водам на поиски китов. Которых не существует. И Бог давно уже забыл о них, как сказала ему вчера хозяйка ресторанчика, что напротив его дома.