Анна Бялко - Сны мегаполиса (сборник)

– Я тут недавно такую модельку завел, – начал один из правительства. – Тонкая, звонкая – у-ух! Черненькая вся из себя, цыганочка. А уж что вытворяет...

– Да ладно, – отмахнулся другой. – Рассказывай. Я вот негритянку нашел, из ансамбля тут одного, это, скажу вам, мужики, темперамент. Все-таки не зря говорят – южная кровь.

– Интересно, – тут же поддел его кто-то, – как ты с ней общаешься, с негритянкой, на каком языке? Или с вами переводчик все время?

– Для этого дела язык не нужен, – вставил кто-то еще.

– Да она русская, мужики. Здесь выросла. И мамаша у ней русская.

– Так она не настоящая негритянка... Делов-то...

– Ну ты не говори, не видавши...

– А ты бы показал...

В общем, пьяные разговоры текли по обычному руслу. Гриша сидел в уголке, тянул холодное пиво, молчал и прикидывал про себя, сколько еще нужно проваландаться, чтоб было прилично уйти. Ему, если честно, хотелось скорее домой, к Ольге. Чтоб застать ее чтобы она не легла еще спать, и чтобы можно было рассказать ей про сегодняшнюю удачу... Он так задумался, что даже не услыхал обращенного к нему вопроса.

– Эй, Гриш, да ты заснул, что ли?

– Он замечтался...

– Да бросте вы, мужики, о чем ему мечтать... Гриша у нас святой. У него третий год, как жена – и всех разговоров.

– Гриш, да серьезно? И не скучно тебе так? А то поехали на выходных со мной в клуб, там такие девочки будут...

– Брось, оставь его, все равно не поедет. Он праведный...

В конце концов то ли пиво ударило в голову, то ли дурацкий треп задел его наконец, за живое, но Гриша не выдержал.

– Да понимали б вы что...

– А что? Что тут понимать? Ты расскажи.

– Расскажи... Что вам рассказывать? Для вас негритянка – верх экзотики.

– А ты интересней, что ль, видел? Твоя Ольга красивая, конечно, но экзотичной ее, извини, не назвать...

– Ты Ольгу не трожь! Да она... Она... Она вообще – фея!

После этих слов пьяный угар у Гриши как-то очень быстро пропал, словно бы его чем-то сдуло. Может, и сдуло, потому что в жару сауны он совершенно ясно почувствовал дуновение чего-то холодного, вроде ветра, по голой спине. Он молча встал, вышел из парилки и стал одеваться. Никто его не останавливал.

В машине Гриша, нещадно давя на газ и срезая повороты где только можно, изо всех сил уговаривал себя, что ничего не случилось, и не могло случиться, что это просто пьяный треп и потому не считается, что он ничего, в сущности, не сказал и поэтому ничего быть не может, что сейчас он доедет, успеет и вообще... Все будет хорошо.

Он только на секунду тормознул у метро, выскочил, не запирая машины, и купил самый большой, какой только увидел, букет цветов. Так, с букетом, не дожидаясь лифта, н взлетел по ступенькам, сунул в дверную скважину ключ, распахнул дверь, ворвался в квартиру...

И застыл, ошарашенный и как-то сразу убитый свалившимся на него несчастьем. Ольги в квартире не было. Почему-то это было совершенно понятно, точно так же, как и то, что она не вышла на минутку за хлебом, не задержалась на работе, не пошла погулять – а именно исчезла. Ее именно не было. И вместе с ней... Вместе с ней из квартиры исчезла жизнь и испарилась радость. Все было совершенно нетронутым, точно таким же, как вчера, как тысячу лет назад – и одновременно пустым и мертвым.

Гриша прошел по квартире. Не зная, зачем, к чему. Искал ли он что-то, надеялся ли – было неясно. В спальне его встретило распахнутое настежь окно. На подоконнике, то ли зацепившийся случайно за ручку окна, то ли оставленный там нарочно, как знак ли чего-то, или как символ прощания, трепетал на сквозняке шелковыми ленточками голубой ольгин башмачок.

Он был Большим. Сильным. Очень Сильным. Сила была в нем всегда, если не с рождения – этого он по понятным причинам помнить не мог – то с детства. С самого детства. Он понял это очень рано, лет в десять. Уже тогда он мог заставить других выполнять то, что хотелось ему. И однажды, сделав это в очередной раз – что именно, он уже не помнил, это было совсем неважно – он встретил случайный взгляд отца, который всегда был для него первым авторитетом, и прочел в этом взгляде одобрение, тайную гордость – и его всего как будто окутало теплым плащом. Отец тоже обладал силой – и, признав силу в нем, как будто поделился своей.

Он рос, и вместе с ним росла его сила. Он пользовался ей, стараясь, впрочем, всегда делать это разумно. И люди слушались его. В школьном классе он был заводилой, неформальным лидером, как это называют теперь, в институте неформальное лидерство уже сочеталось с формальным – староста группы, отличник и надежда курса, дальше – больше. Сейчас он был почти без дураков лидером довольно крупной политической партии, можно сказать, народным вождем и всеобщим любимцем. Впрочем – любимцем ли? Люди слушались его и шли за ним, это да, но вот – любили... Это было неочевидно. Может быть – просто боялись. Хотя – совершенно неважно. Главное, чтобы послушание было беспрекословным, а оно таким было. Всегда. И тогда, когда он был простым студентом, и теперь, когда в его подчинении находились покорные тысячи. А любовь – это в данном масштабе становится вторичным. Впрочем... Она тоже, конечно, была. Вот женщины, например, безусловно его любили. Верно, преданно и с готовностью услужить. Все, как одна. Вернее, кроме одной.