Геннадий Трифонов: Русский ответ на еврейский вопрос

— Пожалуйста, кушайте, — просила Сара Соломоновна. Но дед был глуховат, поэтому тихонечко спросил: “Чайво?”. И потянулся к следующему стаканчику. Водку ему — и себе — подливал Абрам Моисеевич, любивший всякую выпивку. Вторую бутылку “Столичной” Сара Соломоновна благоразумно придерживала возле себя и пила наравне с моим дедушкой. “Девушки” — Инночка и Софа, и все Мельтцеры — пили “ситро”, а мне наливался клюквенный морс. Мать моя пила водку вместе с бабушкой — рюмочками.

Сара Соломоновна курила свою “Звездочку”. А дед потянулся скрутить свою “козью ножку” со своим самосадом. Абрам Моисеевич предотвратил эту катастрофу и предложил деду “Казбека”. Новые для него папиросы дедушке “очень пондравились”.

Еще дедушке “очень пондравилась” рубленая селедочка, придвинутая к нему “вся” Софой. Кажется, им же были съедены все “огурчики”, вся “капустка”, все… Помню, бабушка моя, наступивши под столом деду на ногу, что-то ему на ухо тихонечко пролепетала, что можно было бы перевести на язык высокой литературы следующим образом: “Ну-ка, дурень, перестань есть хозяйскую герань”. Приближалась подача вареной курицы с рисом (гостям подали курицу с вареным картофелем, украшенным зеленым луком и укропом).

Дедушка как-то очень быстро протрезвел, но Саре Соломоновне делиться с ним “Столичной” совсем не хотелось, поэтому она сделала некий знак Абраму Моисеевичу, и тот достал из резного буфета бутылку отборного коньяка. Полагая, что мой дедушка станет пить коньяк из коньячных рюмок, Инночка достала из буфета и их. Но дедушке приглянулись стаканчики. Коньяка он никак не оценил, а “выпимши”, обратился к Саре Соломоновне и ко всем присутствующим:

— А за девку мою вам, барыня, спасибо. И за внучонка. Век помнить будем и молиться о здравии. Завтра свечи поставлю в церкви-то ко всем святым угодникам.

— И к Николаю Чудотворцу, — добавила моя бабушка. — Храни вас Господь, и дом ваш, и чашу вашу. Дай вам Бог здоровьица и ныне, и присно, и во веки веков.

Выпили и за это. Мать моя сияла. Еще я заметил, как сияли в ее ушах сережки с бриллиантиками, а на шее такой же кулон на золотой цепочке. Не из той ли заветной корзиночки были они?… Больше вроде неоткуда им было взяться. Они и теперь украшают ее маленький и просветленный лик.

Погостить в Ленинграде старикам все же не удалось, потому что городская жизнь со всеми ее необычными для них делами и оборотами им очень скоро наскучила и надоела. Они затосковали по своей деревне — по родине, как сказал дедушка. И через пару недель отправлены были в свою вологодскую глушь. Первоначально Сара Соломоновна намеревалась накупить им подарков, но раздумала и “ограничилась” тем, что насовала им сотенных купюр во все карманы. Дед ошалел от таких милостей: “Пошто так много-то, барыня. Мне только избу починить да корове поправить сараюшку. Вот, может, еще и “Столичную” куплю”.

За прощальным столом вдруг все запели: “Выходила на берег Катюша, на высокий берег, на крутой”. Сара Соломоновна утерла большим мужским носовым платком “скупую слезу” (прежде я ее плачущей никогда не видел) и вышла к “победе” проводить гостей. Абрам Моисеевич уже на вокзале вручил деду пять пачек “Казбека” и бутылку “Столичной”, а бабушке “в дорогу” лимонад. Мать провожала своих родителей до Бабаева, где благополучно посадила в уже ходивший в те годы автобус и погрузила их нехитрый багаж. Меня они с собой не взяли — в поезд, до Бабаева. Так и не удалось мне, всю жизнь поездив по свету, по Европам да Америкам, — побывать на родине моих предков. Чувство жгучего стыда и теперь сжимает мое горло.

В 1958 году дедушка с бабушкой умерли с разницей в один месяц. Мать и тетки мои ездили на похороны. И опять меня не взяли. Я высказал мою обиду Саре Соломоновне. Она мне тогда сказала:

— Похороны, дружок, не самое веселое предприятие. Всю жизнь я кого-нибудь хоронила. Только вот Самуила с Венечкой не довелось. Когда умру я, ты тоже, пожалуй, не приходи. А пока дай я тебя поцелую!

Сара Соломоновна дожила до весьма внушительных лет и умерла осенью 1990 года в Хайфе. Перед своим отъездом на историческую родину вместе с Мельтцерами, Зильберами, Сапотницкими и Замуилсонами в 1972 году она отдала моей матери свою роскошную каракулевую шубу, чернобурку, гору почти неношенной обуви, большой ковер и два отреза мне “на костюмчик”. Остальные “отделались” деньгами в мою пользу, на эти деньги я и купил свою первую квартиру в “хрущевке”. “Тамарочка” — Тамара Борисовна, о которой читатель уже все знает, — подарила мне много книг — всего Пушкина, Гоголя, Чехова, Фейхтвангера, Шолом-Алейхема и разрозненные тома Льва Толстого. Абрам Моисеевич и его жена Софья Давидовна — первую в моей жизни дубленку.