Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

Кардинал поднялся перевернуть пластинку и запутался в собственных ногах; в голове кружил вихрь мыслей, поднятый непристойностью симфонии. Трясущимися руками кардинал поставил иголку на начало скерцо третьей части и снова сел. Он больше не следил за музыкой по партитуре, поскольку заранее знал, что будет. Радостное пробуждение утром в постели с новой женщиной, и вот крещендо – момент, когда тепло ее тела вновь наделяет тебя требовательной эрекцией. Ты затеваешь с ней шутливую возню, мягко бьешь подушкой по голове, прижимаешь к матрасу, покрываешь поцелуями ее лицо, шею и прижимаешься к мягкому холмику на лобке… Щекочешь и покусываешь… Безмолвная похотливая ласка… Тонкие пальцы путешествуют по твоему телу.

Начинается четвертая часть, струны звучат «пиццикато» – какое-то озорство, что она затеяла? Звучание вдруг нарастает: это она изогнулась и восхитительно пленила член, теперь он в ней, они слились, дыхание прерывисто, движения все быстрее… сильная доля в каждом такте – к ней… и пауза, к ней… и подождать… Как узнаваемо, кардинал так делал, чтобы не достичь пика раньше времени. Победно звучат духовые инструменты – готов извергнуться! – и стихают. Что случилось? Рано кончил? Нет, едва сумел сдержаться, ведь она еще не готова. Снова легкими толчками погружается в нее. О господи, там внутри головку будто покусывают! Крещендо – спад, крещендо – спад… он больше не может сдерживаться! Кардинал съехал на край стула, переживая эту драму; начинается «престо», и мощь страстных толчков подбрасывает ее, она вцепляется в подушку… он входит так глубоко, что, кажется, весь исчезает в ней… кровать скользит по паркету… они содрогаются от рыданий и оглушительного счастья… Симфония окончена.

Его преосвященство вскочил и потряс в воздухе кулаками, как почитатель матадора, только что видевший победу своего любимца над великолепным быком. Затем, безвольно уронив руки, опустился на стул. Дотянулся до пластинки, снял ее с проигрывателя и, поворачивая к свету, смотрел на играющие блики.

– Красиво, но порочно, – произнес кардинал и прошел в комнату секретаря.

– Отправьте письмо министру внутренних дел. Напишите, что в интересах сохранения общественной нравственности Третью симфонию Бетховена необходимо запретить.

Изумленный секретарь растерянно улыбнулся:

– Вы не шутите, ваше преосвященство? Кардинал нетерпеливо ожег его властным взглядом.

Секретарь написал письмо, но, истово помолившись, не смог заставить себя отправить; он решил избавить своего господина от публичного осмеяния даже ценой потери места.

Его преосвященство прошел в кухню и уставился на Консепсион.

– Отродье сатаны, ты зачем дала мне эту пластинку? – строго спросил он. – Хотела окончательно меня погубить? Ты что думаешь, меня так легко одурачить?

Консепсион понимала, что его безумие уже неуправляемо, и мягко улыбнулась:

– Ты заездил пластинку до дыр, а теперь говоришь, она тебе не нравится.

Его преосвященство театральным жестом переломил пластинку об колено. Швырнув половинки через всю кухню, он повернулся на каблуках и вышел. В комнате его окружила толпа воющих бесов – они тянулись лапами к его лицу, насмехались и дразнили; кардинал в отчаянии искал пластинку, чтобы их изгнать. В кухне Консепсион приложила руку к лицу – оказалось, острый обломок порезал ей щеку. Консепсион присела к столу, чувствуя, как пустеет внутри.

Машина Дионисио с треском и ревом вкатилась в Ипасуэно, стреляя, как обычно, выхлопами на дорожных ухабах. Городок лежал на пути в Вальедупар, и Дионисио хотелось повидаться с Агустином и Бархатной Луизой. Он припарковался у полицейского участка, оставив ягуаров в машине. Те высовывали головы из-под импровизированного навеса и охотились за неосторожными птичками и порхающими бабочками, пока хозяин не вернулся, договорившись с Агустином встретиться позже в борделе мадам Розы.

Дионисио искал сочувствия и решил повериться Бархатной Луизе – единственной подруге, в ком душевная способность интуитивно понять чужие чувства сочеталась с полным отсутствием уважением к легендам о нем. В баре Луиза потягивала через соломинку «инка-колу», а Дионисио любовался изящным изгибом ее руки, в которой она держала бутылку. Он нежно обнял Луизу, а она, взглянув на него, приподняла бровь и улыбнулась.

– Конечно, – сказала Луиза. – Пойдем наверх.