Дина Рубина: На Верхней Масловке (сборник)

Наконец раздался звонок.

– Митья, – услышал он ее забавный, с этими восточными низкими обертонами, такой милый, такой смешной, безопасный голос. – Я уезжаю...

– Когда?! – вскрикнул он. Сердце его вдруг забилось, как бывает при неожиданной и тяжкой вести. Вдруг, в одно мгновение он понял – чем она была в его жизни.

– Я звоню из аэропорта... Уже сдала чемодан, сейчас допью кофе и поднимусь в зал ожидания...

– Как же ты могла...

– Дорогой мой, молчи!.. Не надо слов. Ничего уже не надо. Я – сколько проживу – буду благодарна тебе за твое лицо тогда... Я ведь следила, внимательно следила... Все-таки я не зря всю жизнь люблю тебя, Митья...

Он заметался по мастерской... Остановился перед полкой, на которой столько лет пылился ее тамбурин. Он видел ее серо-золотые плачущие глаза, ее клоунскую гримаску в углах рта...

– Гад! – сказал он своему отражению. – У, гадина! Сбежал вниз, сел в машину и, выжимая предельную скорость, – как когда-то она на своем мотоцикле, – помчался в аэропорт..... Она уже прошла за барьер.

– Мастер-тарабука!!!

Она оглянулась, всплеснула руками, засмеялась, засмеялась... Что-то сказала, затеребила какую-то блестящую штуку на шее.

– Я ни черта не слышу!!! – крикнул он, боясь расплакаться.

Они стояли у барьера, кричали через головы пассажиров, проходящих контроль.

– ...колокольчик!.. Правда смешно?!

– ...если... все-таки... позвони мне!

– ...когда-нибудь... если буду... Голоса их долетали сквозь гул толпы, как замирающие звуки тамбурина.

Удар... хлопок... торопливая россыпь... остывающий звук...

Удаляющийся звон колокольчика... Смешно... Правда смешно? Обхохочешься...

«Шива» – семь дней оплакивания близких после похорон.