Вернер Хайдучек: Прегрешение

В пивной разом все стихло. Слышно было, как щебечут ласточки и катятся шарики в игральных автоматах. Оттуда доносился детский смех. Ален буркнул, что хочет заплатить. Хозяин выписал ему счет, чего обычно никогда не делал, отодвинул от себя чаевые, которые хотел ему дать Ален, и, не промолвив больше ни единого слова, ушел к себе за стойку и начал перемывать стаканы.

Якоб Ален уже жалел о своей вспыльчивости.

— Вы неверно обо мне судите, — сказал он. Но его слова были адресованы не столько хозяину, сколько Элизабет Бош, впрочем, никто не обратил на него внимания Он почувствовал себя очень чужим и очень одиноким, хотел встать и уйти и остаться тоже хотел. Наконец он все-таки решил уйти, но задержался возле женщины и, сам не понимая, что с ним происходит, вдруг протянул руку и провел тяжелой пятерней по ее волосам. После чего покинул трактир.

Какое-то мгновение Элизабет Бош сидела неподвижно, потом вдруг вскочила и выбежала вслед за ним, даже не заплатив за сельтерскую. Ей было все равно, что подумает хозяин, что скажут люди в деревне. Она догнала Алена и пошла рядом с ним, а он шмыгнул носом и сказал:

— Я вовсе не пьяница.

Деревенская улица шла под гору, описывала крутую дугу и убегала между полями к заброшенной шахте, карьер которой заполнился водой. Вот к воде они и направились и сели на краю обрыва. В маленьком озерке отражалось заходящее солнце. Над водой гулко разносились голоса купальщиков.

— Смешно, — сказала женщина.

— Да, смешно, — подтвердил Якоб Ален.

Послышался голос кукушки, Элизабет начала считать, сколько она накукует.

— Чайки бывают и черные, и красные, и синие, а бывают большие, как канюк.

Она не поняла, к чему он это говорит.

— Море, верно, очень большое, — сказала она.

Он не ответил, а Элизабет подумала, что за всю свою жизнь так и не видела моря, да и вообще мало что видела: Богемские горы, Бранденбургские ворота, ну и еще Цвингер в Дрездене. Вот и все.

— Наверно, оно очень красивое. — сказала она.

Ален поднял руку, словно хотел показать, до чего море большое и до чего красивое.

Женщина подумала, что, должно быть, он ориентируется в морях-океанах не хуже, чем она в своей деревне или в окружном центре. Она не решилась спросить, где он побывал на своем веку. А то ей пришлось бы потом признаться, что она сама почти нигде не бывала. Мужчина тем временем думал, как было бы здорово постоять на палубе рядом с этой женщиной, просто стоять рядом и глядеть на воду и на белый песок какого-нибудь острова. Он даже улыбнулся своим мыслям, бросил в воду камешек и сказал:

— А я почти все в жизни прохлопал.

У Элизабет заныла спина. Она вдруг показалась себе толстой и неуклюжей и подумала, как было бы славно сбросить с плеч несколько годков, тогда бы уж она смогла просидеть на траве хоть до утра и ничего бы у нее не заболело.

— Пошли, — сказала она.

Встать с земли ей было трудно, и он потянул ее за руки. Поднялся ветер и погнал дымные тучи с электростанции прямо на деревню.

В воздухе запахло какой-то затхлой гнилью, и Ален ощутил легкую дурноту.

— Нет, я бы здесь не прижился, — сказал он.

— Где кто живет, там ему и хорошо, — ответила она.

Ответ прозвучал резко, она даже сама удивилась.

— Да, — согласился он, — в конце концов, каждый живет сам по себе.

— У меня есть дети.

— С детьми, может, и по-другому, чего не знаю, того не знаю.

Они медленно возвращались в деревню. Выглянул бледный серп месяца.

— У вас есть жена? — спросила Элизабет Бош.

Якоб вдруг припустил бегом, словно она ему наскучила. Элизабет не поспевала за ним, отстала, прислонилась к дереву, ей стало холодно. Ну и пусть уходит, подумала она. Какое мне до него дело. Но тут он снова появился перед ней и сказал:

— Жена у меня умерла. Она была хорошая женщина.

Он накинул на Элизабет свою куртку, и она сразу согрелась. Они молча шли рядом. Прощаясь, он сказал:

— Меня зовут Якоб Ален.

— А меня Элизабет Бош, — ответила она.

Она купила булочек, колбасы, пирожных, она была уверена, что он рано или поздно объявится. Она поставила на огонь воду для кофе, из сада принесла флоксов, потом села у окна и начала глядеть на улицу. Лишь ближе к вечеру, не выдержав, она побежала к Лаутенбахам.

— Он давно уехал.

Она восприняла только слово «уехал» и с трудом скрыла свою растерянность.

Вернувшись домой, Элизабет снова села к окну. У нее было такое чувство, будто она что-то потеряла, не уберегла.

На стене возле телевизора висела фотография мужа. Таким она его запомнила: чуть прищуренные глаза, широкие скулы, невысокий лоб, слегка волнистые волосы. Пожалуй, она была с ним счастлива. Он сажал мальчика перед собой на мотоцикл и гонял с ним по дорогам, так что, глядя на них, она замирала от страха.