Марсель Эме: Равнодушный

В тот же вечер я встретил в метро, на переходе, Долговязую Бетти.

— Вот хорошо, что увиделись, — сказала она. — Завтра я уезжаю.

Мимо нас шли прохожие. Она отвела меня в сторону и шепотом добавила:

— Завтра вечером еду в Англию. Медэ все устроил.

— Самолетом?

— Да.

Я пожелал ей счастливого пути. Она передала привет отцу. Открытие, что шеф — это Медэ, не удивило меня. Я уже давно об этом догадывался по тому, как уклончиво говорил о нем Гюстав. Судьба Бетти меня мало беспокоила. Взбесило меня другое — что Медэ некрасиво обошелся со мной, воспользовавшись моим доверием.

На следующий день я вновь поехал тем же путем, что и вчера, но на этот раз в одиночестве, и к шести часам вечера оказался на так называемой посадочной площадке. Еще утром Гюстав сообщил мне, что шеф сам берет на себя дело, которое к ночи завершится обычной развязкой.

Посадочной площадкой называли большой луг недалеко от опушки, леса, от которой его отделял пустырь, где чернели развалины сожженной фермы. В подвале этого дома и расправлялись с очередными жертвами. Гюстав однажды привез меня сюда, чтобы ознакомить с местностью, и ничего от меня не утаил — мы с ним даже отрепетировали убийство. Сидя среди развалин, в густых зарослях дрока, я издалека увидел наших путешественников и спустился в подвал, чтобы там их дождаться. Медэ галантно нес чемоданчик Бетти. Я стоял со стороны его слепого глаза, так что Медэ не увидел меня, когда вошел в подвал, и я без труда отнял у него оружие. Он держался молодцом и сразу уселся на пенек, как я ему велел. Мое появление в этом полумраке напугало Бетти, она заныла, разревелась, требуя, чтобы мы ей сказали правду. Медэ прикрикнул на нее и кивком показал, что готов меня выслушать.

— Как я понимаю, — сказал я, — тебе покоя не дает отцовское добро?

— Я хотел сделать тебе сюрприз, вернуть твое наследство, но вижу, ты уже в курсе. Что, мадам проболталась?

— Плакали мои денежки, попади они в твой карман. Нечего было соваться в чужие дела. Я ведь тебе все ясно сказал, когда мы с тобой об этом толковали.

Медэ указал мне на Бетти, которая исподтишка подбиралась к двери. Я оттолкнул ее в глубь подвала, не обращая внимания на ее визг. Медэ немного подумал, потом заговорил. Крысиный глазок его горел в темноте.

— Справедливость есть справедливость, — изрек он. — Я считаю, что отцу семейства, попавшему в беду, нужна помощь, если молокосос-сынок не умеет отстоять свои права. Плоды отцовского труда должны идти детям. Нынче ни к чему нет уважения. Как тут не рассвирепеть, на то есть все основания. Когда твоему отцу дали срок, мадам должна была отдать тебе деньги, а сама пусть работала бы, пока он не выйдет.

Бетти закричала, что отец ей ничего не оставил. Медэ живо поймал ее на вранье и попрекнул хахалями. Спор разгорался, мне стало скучно. Бетти довольно бестактно напомнила мне, что я с ней подживал. Они валили друг на друга грязные сплетни обо мне. Чтобы положить этому конец, я вынул из кармана револьвер, взятый у Медэ, швырнул его на пол и вышел, хлопнув дверью. Из подвала доносились крики, беготня, топот. Несколько минут спустя, сидя в траве, я услышал глухой выстрел. Бетти, вся взъерошенная, выскочила на верхнюю ступеньку, и я был вроде раздосадован этим. Но, признаюсь, другой финал вызвал бы у меня, пожалуй, не меньшую досаду.