Андрей Шульгин: Слёзы Анюты

Втроем мы бежали по коридору, крошащиеся от удивления взгляды подчинённых преграждали мне дорогу, но я не обращал на них внимания, продолжая свой путь. А за окнами сходил с ума ветер.

Мы стояли во дворе, порывы налегали на нас, становясь с каждым разом всё сильнее. Генеральный директор повернулся лицом к мощным струям. Новый порыв разворотил на нём одёжду. Я чувствовала, как деревенеет моё удивление — настолько Валентин Григорьевич был похож на моего брата, стоящего под водопадом бури. Я был словно переполненный влагой туман, я продолжал впитывать в себя всё очередные, небывалые ранее ощущения.

Руки! Вопль кадровички вмиг скомкан порывом ветра и унесён в сторону, оцарапав ей скулу. Я впечатываю взгляд в полы пиджака генерального директора и вижу, что они полны стеклянной пустотой. Я срываю с него пиджак, затем хватаюсь за рубашку, трепещущую на его теле, рву пуговицы, отбрасывая в стороны сиротливые лоскуты. Она виснет на мне, впивается в одежду, пока пиджак с рубашкой не исчезают вовсе. Теперь, когда Валентин Григорьевич голый по пояс, я могу убедиться, что у него уже нет рук, на их месте такая же гладкая пустота, как и у моего брата. Я кричу от восторга, целую директора в его пустоту. Кадровичка тоже гладит меня по отсутствующим рукам и что-то нежно рассказывает своему носу.

Идёмте! — ору я. Идёмте, Валентин Григорьевич, за этим ветром, пусть станет он нашим прозрачным знаменем, а мы его воинами. Вы будете единственным на свете воином без рук. Как долго мы будем идти? Спрашиваю сквозь ветер. Не знаю. Отвечаю я. Пока не будет повода кого-то спасти, и вы отдадите жизнь ради него. А можно, это меня надо будет спасти? Слова, вывалившиеся из уст кадровички, мельтешат вокруг нас. Можно! Кричим мы. Так идёмте же, скорее! Скорее! Скорее! Кадровичка прыгает от радости, и ветер, поймав её за скулы, крутит в воздухе, как балерину.

И мы пошли.