Дмитрий Калугин: Лестница Янкеля

Теперь Горького больше нет. Как и нет многих из тех, о ком мне тут вспомнилось. Костыль затерялся где-то после того, как Первый проезд снесли и его семья получила новую квартиру. Генка Сорокин долгое время работал на почте, а потом завел семью и уехал на север. Яшка Зарембо сидел, а потом был сослан на поселение, с тех пор больше его в Горьком никто не видел. Костю Панкова сбила машина, и он умер на месте, не дожив двух лет до возраста своего воображаемого прототипа. Клещ (Митрич) окончил техникум и работал на Горьковском автозаводе. Умер еще нестарым от рака. Но это уже все неважно, ведь если вновь оказаться там, в Первом проезде, как сделал это я сейчас, то выяснится, что все идет по-старому, а значит – туда можно возвращаться когда угодно. Главное, не торопить время, чтобы дождаться того момента – и я благодарен тебе за это, – когда вдруг начинает слышаться голос (не твой, другой, под твоим), идущий из самой глубины, который зовет тебя, зовет, не переставая. И ты бежишь на этот голос, бросив все на свете, бежишь без оглядки. Именно это и произошло со мной в тот самый день, когда ты попросил меня написать о моей жизни в Горьком, и я, как и много лет назад, ранним морозным утром снова постучал в окно родного дома, замерев в ожидании, когда в промерзшем за ночь коридоре послышится: “Кто там?” Увидев меня, мама заморгала глазами от неожиданности, чтобы не заплакать, но все равно слезы потекли из ее глаз. Она обхватила руками мою шею, прижалась всем телом и сказала: “Хорошо, что ты вернулся… Теперь мы здесь все вместе. Здесь, в нашем доме. Навсегда”.