Петер Вебер: Вокзальная проза

Высоко-высоко над трубачами по левую сторону поперечного зала появился, изящно пошмыгивая, точеный белый нос с золотыми крендельками, иллюминаторы всё двигались вперед, пока наконец не удалось опознать корпус белого корабля, который, собственно, норовил заполнить весь обзор. Пестрые флажки бежали по тросу от носа к мачте. Медленно-медленно подплывал колесный пароход с гордо наклоненной трубой, шел под парами, но что-то там не заладилось: он плевался ангелочками. Носовые волны, расходясь в стороны, намочили мне штанины. Башмаки тоже скрылись под водой, ноги мерзли. Матросы на палубе взялись за работу, отдавали швартовы, один из них прыгнул через поручни в плещущую воду и кинулся к шлифованной тумбе — нашему киоску, — зацепил швартов, после чего пароход остановился. На верхней палубе замерли пассажиры. Музыканты, уже почти до пупа как бы обмотанные ватой, играли одурманивающе мягко и проникновенно. К борту подогнали сходни, и верхами на белых конях два всадника первыми покинули борт корабля, стройные щиколотки рвали туман в клочья, всадники поскакали к эскалаторам, где безмолвно и изящно исчезли. За ними проследовали высокопоставленные духовные лица в светлых рясах, они взмахивали дымящимися кадильницами, сладкий чад подымался к потолку, туда, где беглые ангелочки уже вросли в лепнину. Когда мимо в креслах с колесиками провезли нескольких важных персон, оркестр начал маршировать на месте, погружаясь все глубже и глубже. А когда и дирижер шагнул к эскалатору, он был по самую шею окутан мглой. Шептуны, добросовестные и соглашатели последовали за глохнущим оркестром, от которого в самом непродолжительном времени не осталось видно ничего, кроме самых больших раструбов. Внутрь, вниз. Я встал, увяз до бедер, прошел несколько метров вброд, да как поплыву. Я еще пробовал зацепиться одной ногой за стояк часов, но поток меня затянул, я скользнул к эскалатору, нырнул с последними рожками, которые беззаботно навевали покой, прямиком в белый шум.

И был я ходячим облаком, тонущим комком, хотел вытянуться в длину, вытягивался в нитку, пробивался сквозь нижние этажи к железнодорожным путям. Во времена раздробленного сна я всегда употреблял железную дорогу как снотворное. Новый льдисто-белый скоростной состав стоял перед ожидающими, стоял, не открывая окон, эдакое загадочное существо, и никто не знал, что творится внутри под гладкой его поверхностью. В народе эти существа прозывают завитушками в силу большого сходства с безымянными белыми змейками, которые во множестве попадают в сети рыбаков, ведущих промышленный лов, и, едва их тронешь, начинают извиваться, выделяя потоки слизи. Эти белые твари выскальзывают из рук в море, и их поспешно выбрасывают, а изучать их никому в голову не приходит.

«В будущем ждет сушь» — такие вот фразы были выписаны красными буквами на вагонах поезда; на перроне его дожидалась бригада уборщиков, все сплошь в комбинезонах и красных форменных кепи. На равных расстояниях они расставляли на платформе стеклянные сосуды высотой в полчеловеческих роста, маленькие аквариумы, так называемые емкости для клиентов. Наконец массивные дверцы вагонов раздвинулись и выпустили доставленных пассажиров: эдаких большеглазых существ, плавающих в непонятной жидкости, шарики с точками глазок, некоторые в красных прожилках. Все содержимое состава куда-то увезли, и разглядеть толком ничего не удалось, у дверей возникла толкотня. Теперь обслуживающий персонал начал готовить состав к очередному рейсу; они включили пылесосы и вентиляторы, чистили, сушили кресла и проходы, подняли шторы. А пассажиры принялись штурмовать вагоны еще до того, как уборщики завершили свою работу. Большинство мест тотчас было занято, пришлось несколько раз произвести проверку, только тогда все расселись по своим законным местам. А изгнанные улеглись прямо в проходах. Желанные матерчатые кресла были давным-давно захвачены; иной, словно этакое мягкое ядрышко, забился в скорлупки подушек, в надежде отрастить крылья. Мне удалось углядеть последнее свободное место в купе для курящих хвостового вагона, и я тоже расположился на пастельном плюше. Когда двери автоматически закрылись и кондиционер призвал к умиротворению, возбужденные умы наконец успокоились, и при отправлении поезда кругом воцарилось благоволение. Все понимали, что здешние пассажиры принадлежат к сливкам общества, к элите, каковая мимолетно формировалась на недоступных глазу коврах.