Эрленд Лу: Во власти женщины

Теперь Марианна приходила каждый вечер. И начала звонить мне на работу и спрашивать, что захватить с собой (может, немного яиц? Или паприку?). Я отвечал, что это было бы неплохо.

И она по-прежнему говорила о тишине, о том, как она любит уединение. Что покой надо находить в себе. И равновесие. И еще она говорила о своей комнате. Комната ей не нравилась. Может, тебе стоит подыскать что-нибудь получше? — спрашивал я, и она соглашалась, но ничего не предпринимала. Иногда она опять спрашивала, не съехаться ли нам. Я говорил, что еще не думал об этом, и вопрос оставался открытым. Ни один из нас не мог придумать на этот счет ничего разумного, и меньше всего Марианна.

Однажды я лег спать пораньше. Надеялся, что успею заснуть до ее прихода, но меня разбудил звонок в дверь. Непослушными руками я открыл дверь, за дверью стояла Марианна, она удивилась, почему я так долго не открывал, и я объяснил ей, что уже спал. Она тут же предложила уйти, чтобы мне не мешать, и я кивнул, но она этого не заметила, кроме того, она уже успела снять туфли и аккуратно поставить их в шкаф.

Она сказала, что у нее даже мелькнула мысль, будто я хочу обмануть ее. Обмануть как? — спросил я. Например, заставить ее поверить, что меня нет дома. Зачем мне это? — удивился я. Этого она не знала. Но у меня могли быть свои причины.

Я сказал, что, пожалуй, это не исключено.

Вскоре выяснилось, что Марианна беременна. От Тура. Она позволила ему сделать ей ребенка.

Я сказал, что с меня хватит, но она попросила меня успокоиться и сказала, что я не должен так спешить. Разве играет какую-то роль, мой это ребенок или Тура? Я точно так же мог бы быть его отцом, как и Тур, считала Марианна.

Мы стали рассматривать фотографии младенцев, и я должен был признать, что некоторые из них были очень милы.

Марианна позвонила мне на работу и спросила, не можем ли мы пообедать у меня дома. Конечно можем, сказал я. Значит, договорились.

Маленькое разногласие возникло, когда мы решали вопрос, покупать продукты вместе или кому-то одному. Мне было бы приятно пройтись по магазину вдвоем, складывая покупки в тележку и разговаривая о том, что нам нравится или не нравится, но Марианна сказала, что я всегда все слишком усложняю и так ли уж необходимо, чтобы я тоже шел за покупками? Я сказал: не так уж. Тогда я сама все куплю, сказала Марианна. И я согласился, довольный тем, что выпало идти кому-то одному и что этот один — не я.

Мы готовили обед, и Марианна сказала, что глупо класть во все подряд томатную пасту.

Марианна все болтала и болтала (об отце, о Туре, о книгах, об интимном массаже, обезжиренном молоке, будущем ребенке и уже не помню, о чем еще). Теперь она оставляла на полочке в ванной свою зубную щетку, свое полотенце на крючке, и все чаще случалось, что мы спали в одной кровати. Она болтала, я спал или дремал, а утром перед уходом на работу она читала вслух газету. Как только она уберет и отмоет свою противную конуру, она уже не будет так часто оставаться у меня на ночь, сказала она. Но все никак не принималась за мытье.

Марианна вязала детские вещи и хотела, чтобы я позвонил маме и попросил ее тоже связать несколько ползунков или еще что-нибудь. Я не позвонил. Неужели ты не понимаешь, что это уже слишком? — спросил я. Почему слишком? — удивилась Марианна. И посмотрела на меня ясными голубыми глазами.

Значит, мы с тобой снова пара? — спросил я однажды вечером в начале осени. Марианна точно не знала, но вполне это допускала. А почему бы нет? — ответила она.

Один раз у Марианны не нашлось, о чем поболтать, и мы рано легли спать. Мы устали, но оба хотели заняться любовью и занялись. Получилось отлично. Сразу после этого Марианна заснула, а я лежал и думал о том, что все стало как прежде. А нужно ли это? — размышлял я. Так ли уж хорошо было тогда? Ответа я не знал.

Допустим, у нас все как раньше, тогда это значит, что все прекрасно, что все прекрасно теперь и было прекрасно тогда. В противном случае надо признать, что нам вообще никогда не было хорошо и сейчас тоже хорошо быть не может.

И я посмотрел на Марианну, на ее губы. Изумительно красивые губы.

С этими мыслями я заснул.

Среди ночи я проснулся.

Меня пронзила мысль, что единственный во всем мире, кому придется прожить мою жизнь, это не кто иной, как я сам.