Марио Льоса - Нечестивец, или Праздник Козла

— Не тяните слишком, сеньор консул, — торопил его президент. — С каждым днем Республика задыхается все больше и больше.

Промышленность была почти полностью парализована политической нестабильностью и ограничениями на импорт; торговля опустошена падением доходов. Рамфис по дешевке продавал предприятия, зарегистрированные не на имя Трухильо, и акции на предъявителя, и Центральному банку приходилось, обратив эти суммы в доллары по нереальному официальному курсу, переводить их в банки Канады и Европы. Семейство перевело за границу не такие большие суммы, как боялся президент: донья Мария — двенадцать миллионов долларов, Анхелита — тринадцать, Радамес — семнадцать и вот теперь Рамфис — около двадцати двух, что в общей сложности составляло шестьдесят четыре миллиона долларов. Могло быть и хуже. Но валютные запасы все равно скоро иссякнут, так что не будет денег на зарплату солдатам, учителям и чиновникам.

15 ноября ему позвонил встревоженный министр внутренних дел: неожиданно вернулись генералы Петан и Эктор Трухильо. Он просил его укрыться где-нибудь; в любой момент может произойти военный переворот. Костяк армии их поддержит. Балагер срочно связался с консулом Калвином Хиллом. Объяснил ему ситуацию. Если только Рамфис им не помешает, многие гарнизоны поддержат Петана и Негра в их мятежных намерениях. И разразится гражданская война с непредсказуемым результатом, антитрухилистов будут убивать всех подряд. Консул все это знал. В свою очередь, он сообщил, что президент Кеннеди лично только что отдал приказ о направлении сюда военного флота. Из Пуэрто-Рико к доминиканским берегам вышли авианосец «Valley Forge», крейсер «Little Rock», флагман Второго флота, и эсминцы «Hyman», «Bristol» и «Beatty». Две тысячи морских пехотинцев высадятся здесь в случае переворота.

В коротком телефонном разговоре Рамфис — четыре часа президент пытался дозвониться до него — сообщил ему скверную новость. У него была крупная ссора с дядьями. Они не собираются уезжать из страны. Рамфис сказал им, что в таком случае уедет он.

— Что это значит, генерал?

— Что с этого момента вы остаетесь один в клетке с хищниками, сеньор президент, — хохотнул Рамфис. — Желаю удачи.

Доктор Балагер закрыл глаза. Ближайшие часы, ближайшие дни решат дело. Что собирается предпринять сын Трухильо? Уехать? Застрелиться? Отправится в Париж, воссоединяться с женой, с матерью и братьями, утешаться игрой в поло, пьянками и женщинами в своем красивом доме, который он купил в Нейли? Он уже вывез все деньги, какие мог; оставалась лишь кое-какая недвижимость, на которую рано или поздно все равно будет наложено эмбарго. Но, в конце концов, проблема не в нем. Проблема в этих не знающих удержу буйных болванах. Братья Генералиссимуса очень скоро начнут стрелять, поскольку это единственное, что они умеют. А во всех списках врагов, подлежащих уничтожению, которые, согласно народной молве, составил Петан, он, Балагер, шел первым номером. Одним словом, как в той пословице, которую он любил повторять, надо было переходить эту речку вброд потихоньку, с камешка на камешек. Страшно не было, было грустно, что тонкая ювелирная работа, которую он мастерил, может разлететься в прах от пули тупоголового дебошира.

На рассвете следующего дня министр внутренних дел разбудил его сообщением, что группа военных вынесла труп Трухильо из склепа церкви Сан-Кристобаля. И привезла его в Бока-Чику, где у частного причала генерала Рамфиса стояла яхта «Анхелита».

— Я этого не слышал, сеньор министр, — оборвал его Балагер. — А вы мне ничего не говорили. Советую вам отдохнуть часок-другой. Нас ждет очень долгий день.

Но сам он отдыхать не стал. Рамфис не уедет, пока не уничтожит убийц своего отца, и это убийство могло свести на нет все его многотрудные усилия последних месяцев, когда он пытался убедить мир, что, пока он — президент, Республика возвращается к демократии, без гражданской войны и без хаоса, которых так боялись Соединенные Штаты и доминиканский правящий класс. Но что он мог поделать? Любой его приказ, касающийся заключенных, который вступит в противоречие с распоряжением Рамфиса, наверняка не будет выполнен и сделает очевидным, что он совершенно не пользуется авторитетом у вооруженных сил.

Однако — и это было странно, — кроме волны слухов насчет бесчисленных вооруженных восстаний и массовых убийств гражданских лиц, ни 16, ни 17 ноября ничего не произошло. Он продолжал заниматься текущими делами так, словно в стране царило полное спокойствие. Под вечер 17 ноября ему сообщили, что Рамфис выехал из своего дома на побережье. Немного спустя видели, как он, пьяный, вылез из автомобиля и, выругавшись, швырнул гранату — которая не взорвалась — в фасад отеля «Эмбахадор». С этого момента его местонахождение было неизвестно. На следующее утро делегация от Национального гражданского союза во главе с Анхелем Северо Кабралем потребовала, чтобы президент немедленно ее принял: вопрос жизни и смерти. Он ее принял. Северо Кабраль был вне себя. В руке он сжимал записку, которую Уаскар Техеда нацарапал своей жене Линдин и тайно передал из Виктории; он писал, что их, шестерых, обвиняемых в убийстве Трухильо (в том числе — Модесто Диаса и Тунтина Касереса) отделили от остальных политических, чтобы перевести в другую тюрьму. «Нас собираются убить, любимая», — так кончалась записка. Лидер Гражданского союза требовал передать этих заключенных в руки судебных властей или освободить их президентским декретом. Жены заключенных в сопровождении своих адвокатов устроили манифестацию у входа во дворец. Мировая пресса выражала тревогу, равно как госдепартамент и послы западноевропейских стран.