Канта Ибрагимов - Сказка Востока

Молла Несарт хотел двинуть коня, как-то неловко это получилось, и тяжелая фигура упала.

— О-о! Ты совсем ослаб, — заботлив Повелитель. — Кстати, а я знаю превосходный рецепт для прилива сил и буквального омоложения, — он несколько склонился над столом, поближе к Молле, по-приятельски потрепав костлявое плечо. — К этому вину — юную красавицу, и ты — словно вновь родился.

После этих слов он грубым жестом поманил визиря, что-то шепнул ему на ухо. Очень скоро в роскошном шатре почувствовалось некое возбуждение, веяние, стало еще светлей, веселей и громче полилась музыка, потекли по воздуху пьянящие благовония, как из-под земли неожиданно появились совсем юные танцовщицы и так же незаметно исчезли. А пред столом, в сопровождении евнухов, выставили сказочную особу. Она — высокая, тонкая кость, стройна, кожа белоснежная и гладкая, на губе, искусно загримирована свежая, глубокая рана. Она еще очень юна, но в больших и бездонных темно-голубых глазах нечеловеческая испепеляющая тоска. На ней лишь полупрозрачная воздушная вуаль, открывающая всю прелесть девичьей красы, а с плеч до самого пояса спадают пышные смоляные волосы. Евнухи пытаются ее склонить, она, кусая раненую губу, изо всех сил противится.

— Оставьте ее, — приказал Тимур, еще раз оценивая взглядом ее природную стать. — Ты не хочешь преклониться передо мной?

— Она не знает наших языков, — подсказал визирь воды. Сам Тимур владел тюркским, персидским, уйгуро-монгольским и чуть-чуть латынью Востока — арабским.

— Кто переведет? — недоволен он.

— Вот, Молла Несарт, местный, — вновь подсказывает визирь.

— Переведи, — приказал Тимур.

— Сам Молла, с появлением этой девушки как-то ожил, воспрянул духом; что-то родное, знакомое, близкое было в ней. Он стал с ней говорить на непонятном для всех говоре.

— Молчи! — рявкнул Тимур. — Переводи лишь мои вопросы и ее ответы. Она не хочет склониться предо мной?

— Кавказские девушки ни перед кем не склоняются, так их воспитывают, — слово в слово перевел Молла.

— Она не знает, кто я? — прошипел Тимур, он вновь властным жестом поманил к себе визиря; в его руках появилась крупная золотая монета с его выпуклым профилем, на сторонах которой на арабском и греческом выгравировано «Великий Тимур — Повелитель мира». — На, дарю, чтоб запомнила, кто я, — поднес он ей монету.

Девушка, небрежно рассматривая золотой кусок и явно усмехаясь, сказала что-то Несарту, но тот не стал переводить.

— Говори! — приказал Тимур.

— Она не верит, что ты Повелитель.

— Почему же?

— Говорит, если ты действительно Повелитель мира, то недостойно дарить девушке всего одну монету.

Все замерли, и вдруг девушка с нескрываемой снисходительностью на лице обратилась к Тимуру:

— Ты арабским владеешь? Так вот, много денег я тоже не возьму — не нуждаюсь в подачках.

По-орлиному вздернулась бровь Тимура:

— Откуда у вас, кавказцев, такая спесь?

— Это не спесь, — горделиво вздернула она подбородок, — это природная данность!

— О! — перебил ее Повелитель. — Слышал, слышал — «арийцы» с Кавказа. Может, и в тебе течет голубая кровь?

— Во мне течет кровь моего отца — азнаура [37] Азнаур (груз.) — витязь. Атчароя.

— Ты дочь Атчароя? — воскликнул изумленный Молла Несарт.

— Да, я Шадома, дочь Атчароя.

— А где мой друг детства, твой отец?

— Эти варвары, как туча саранчи, на нас внезапно напали, отец погиб, на моих глаза обезглавили, — тут она впервые уронила голову на грудь, пытаясь скрыть уже привычные слезы, вся задрожала.

— О Великий Повелитель! — как и у визирей покорно-слащавым стали голос и поза Моллы Несарта. — Ты во всем велик, щедр и прав; к этому вину, действительно, нужна такая красавица. Уступи мне ее.

— Хе-хе, хитер, хитер, — еще более сощурились глаза Тимура. — Выиграешь эту партию — твоя. Проиграешь, как условились, твоя башка за дерзость слетит тотчас. Ну а ее, прекрасную, — он провел пальцами по ее шелковистым волосам, — не ублажит меня — поутру… Так что, ходи.

Некрасивое, изможденное лицо Несарта все испещрено морщинами, а теперь он так внутренне напрягся, что посерел, и на лбу меж глаз какой-то сгусток кожи возник. Он тяжело стоял, опираясь руками о стол, переминаясь с ноги на ногу, и все же не выстоял. Когда фигур на столе оставалось совсем мало, он пал на колени. Однако на это почти никто не обратил внимания, потому что его колюче-буравящий, неотступный взор витал над доской, все более и более прижимая противника.