Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Брат по-прежнему наседал на него, уговаривал продать домик на берегу Эльбы и вложить вырученные деньги в его дело, в автопокрышки. Сообща они смогут основать большое предприятие. В свое время Якоб отверг предложение брата как совершенно неприемлемое. Теперь же он вызвал маклера, чтобы расспросить о предположительной стоимости участка и дома. Маклер перво-наперво сказал, что ценность представляет сам участок на берегу, а не домик. Любой покупатель его для начала снесет. Конечно, он не может назвать сейчас окончательную сумму, но, если дело сладится, Якоб не будет знать забот до конца своих дней. Якоб сказал, что ему надо все тщательно продумать и взвесить. Стоило только представить себе, что придется жить вдали от моря, в буроугольном районе либо среди высотных домов Западного Берлина, как на ум приходило множество поводов не проявлять излишней поспешности. Да и чего ради спешить?

«Я приеду, вот увидишь, я приеду».

Вот что она ему крикнула в последнюю минуту, когда на переходе уже проверили его паспорт. А ведь он-то, поворачиваясь к ней, еще думал, что так оно и есть, что бывают на свете люди, про которых счастье не писано. Этим все сказано, и больше к этому добавить нечего. Каждый живет там, где живет, может, она и права. И потом вдруг такая надежда! Уж верно, найдутся какие-нибудь возможности, чтобы она могла регулярно встречаться с детьми. Только пусть сразу же обращается в Берлин, а не карабкается по ступенькам от одной инстанции к другой. Не то ее заявление застрянет на каком-нибудь этапе и про него все забудут. А он со своей стороны готов сделать все, чего она потребует, вступить в партию «зеленых» — пожалуйста, к коммунистам — пожалуйста. Ему все равно. И пусть она упомянет в своем заявлении, что он — из левых. Такие советы давал ей Якоб в своих письмах, но Элизабет не отвечала, и Якоб почувствовал, что его обвели вокруг пальца. Он злился на Элизабет, но и тосковал по ней. Ему все обрыдло — порт, дом, река. Он был готов все продать, готов — и не готов. То он хотел переехать в деревню, то его охватывал страх перед таким шагом.

«Я приеду, вот увидишь, я приеду».

Он судорожно цеплялся за эти слова. Он заказал в стекольной мастерской новые окна, больше старых. Чтобы в комнате стало посветлей, чтобы они не были такими темными, как та комната на заднем дворе в Берлине.

Ганс Бош вернулся из Берлина домой. Наконец-то там приняли решение: не Стокгольм, не Хельсинки, не Лондон, а Дамаск. Регина сможет работать в школе при посольстве. В том же комплексе расположен и детский сад для Пабло. А первые месяцы, пока не кончатся все хлопоты с переездом, малыш пусть поживет у матери в деревне, она будет только рада.

— Наконец-то, — сказал Ганс и достал из портфеля бутылку вина, которую приобрел в магазине «Деликатесы», — наконец-то.

Он обнял Регину, поцеловал ее, он расслабился, как давно уже себе не позволял, он подбежал к постельке малыша, подхватил, спящего, на руки. Его даже не смутило, что Пабло начал реветь.

— Ты полетишь в Дамаск, — кричал Ганс, — ты у нас полетишь в Дамаск!

Он подбрасывал малыша в воздух и ловил его. Регине с большим трудом удалось успокоить Пабло, а Гансу она сказала, что он, верно, спятил, раз способен так напугать ребенка. И все-таки она была счастлива, потому что счастлив был ее муж. Ганс сегодня казался каким-то другим, он как бы освободился от гнета, который грозил его раздавить. Хорошо будет на какое-то время уехать отсюда, подумала и она, не важно куда, лишь бы уехать. Изо дня в день одно и то же, одно и то же, от этого можно сойти с ума. «Наконец-то» — привычное слово. Детский дом, интернат при школе, общежитие при университете и потом наконец-то собственный дом, муж, ребенок. В ней до сих пор жил страх, что у нее могут снова все отнять. Должно быть, именно этот страх побуждал ее неотступно наблюдать за Гансом, определяя, в какой мере он соответствует тому представлению о нем и об их браке, которое она создала. Нетрудно догадаться, что он не соответствовал ее представлениям, как, впрочем, и она его. «А у тебя начинает расти животик», — однажды заметила она, и он сразу понял, что она хочет сказать: «Ты исписался, мой дорогой. То, что ты теперь пишешь, никто не станет читать». Произошла отвратительная сцена. Они во всю глотку орали друг на друга, от шума проснулся Пабло, спавший в соседней комнате, и заревел. В дальнейшем оба старались избегать подобных скандалов, но необходимость что-то замалчивать делала их отчуждение еще сильней. И вот теперь Сирия. Наконец-то.