Ирина Велембовская: Дела семейные (сборник)

Шлепал он пешком более получаса. Были у него опасения, что не найдет дома: бывал он тут всего два раза, да и то зимой. Но, увидев перед собой двухэтажный белый детский садик, который зимой только строился, а сейчас ожил, наполнился, как птичник, голосами, Орест Иванович понял, что вроде бы идет правильно.

Аллочка увидела его еще с балкона. Когда он поднялся на четвертый этаж, она уже ждала его у двери и кинулась к нему. В первый раз в жизни Оресту Ивановичу показалось, что он может зарыдать. Он еле-еле сдерживался и стал гладить девочку по голове, пряча от нее свое лицо.

– А ты разве не в школе?

– Что вы! Летом ходят только отстающие.

Должно быть, Аллочка решила, что Орест Иванович страшно волнуется, поэтому все и перепутал.

– Садитесь, пожалуйста. Они скоро придут, и мы все узнаем.

Он еще погладил ее по голове, на которой сегодня не было банта. Но ему не сиделось, он встал и прошелся по комнате.

– Скажи, Аллочка, мама вчера… заболела?

– Да. А дети родились сегодня рано утром.

Потом Аллочка сообщила, что дети – это два мальчика общим весом в четыре килограмма шестьсот граммов.

– Как вы считаете, это не очень мало?

– Да нет, – растерянно сказал Орест Иванович, сам не знавший, много это или мало. – Наверное, хорошие ребята…

– Я тоже так думаю, – сказала девочка.

Она тоже волновалась, это было очевидно. Надо было бы приласкать ее, развлечь. Но Орест Иванович сейчас уже думал только о собственных внуках: какие они, что для них нужно, как они будут здесь расти? Он рассеянно перелистывал ноты, разбросанные по крышке рояля, и думал о том, что и его внуков, пожалуй, чуть подрастут, засадят за эту штуку.

– По-моему, вы не рады, – грустно заметила Аллочка.

– Нет, что ты!.. Я рад. – Орест Иванович вытер с лица теплый, какой-то тяжелый пот. – Скажи, Аллочка, как вы все тут живете? Игорь… он вам не мешает?

– Что вы! Я даже не представляю, как мы раньше были без него. Если я прошу бабушку спеть, то она говорит, что у нее болит голова, а вот если Игорь попросит, то она никогда не отказывается.

– Что же она поет?..

– Разное. Чаще всего «Что так жадно глядишь на дорогу?». Вы знаете эту песню?

…Стеклянные подвески на люстре, вывезенной еще из Померанцева переулка, жалобно дребезжали: этажом выше топали чьи-то большие ноги, как будто нарочно хотели вызвать этот нервный, непереносимый сейчас дребезг. Потом кто-то так саданул дверью, что люстра исполнила целый концерт. Орест Иванович возмутился: такое безобразие будет потом и над головой его маленьких внуков.

– Там живет один спортсмен, – объяснила Аллочка. – Но он, кажется, скоро разводится с женой. Пойдем на балкон? Тогда мы скорее увидим Игоря и бабушку.

На балконе в горячем от солнца ящике доцветали измельчавшие анютины глазки.

– Я их поливаю, – сказала Аллочка. – Но в этом году такая жара!

Вдали маячило какое-то редколесье. По насыпи шла электричка. Зеленели остатки чьих-то индивидуальных огородов. Пахло жарой и глиной.

– Здесь скоро будет очень хорошо, – сказала Аллочка. – Только вот бабушке не хватает того дворика. Помните, который виден был с нашего старого балкона?..

И она тут же радостно закричала:

– Идут, идут!..

С высоты четвертого этажа Оресту Ивановичу нетрудно было увидеть своего сына и его тещу. Они очень торопились. Наверное, потому что оставили Аллочку дома одну. Они ведь не знали, что он тут.

– Бабушка, по-моему, уже не плачет, – определила Аллочка.

Те были совсем близко. Орест Иванович не без скрытой боли заметил, что Игорь и его красавица теща выглядят совершеннейшими близкими родственниками. Идут, чуть ли не обнявшись, и что-то горячо обсуждают: может быть, как детей назвать или как их тут, в этой двадцатисемиметровой квартире, разместить. Еще здорова ли мать? Орест Иванович, волнуясь и досадуя на сына, думал о том, что вот детей-то делать не хитро, а вот условия для них создать – об этом должен сейчас кто-нибудь другой позаботиться. И ему очень хотелось, чтобы этот другой был именно он сам.

– Я открою, – сказал он Аллочке. – Погоди…

…Сына своего Орест Иванович не видел месяца два. Игорь был худой, загорелый, нестриженый и за каким-то дьяволом отпустил усы. Волосы валились ему на лоб и закрывали шрам. Рубаха на нем была модная, но не очень свежая, что в данный момент было извинительно.

Но гораздо больше поразил Ореста Ивановича вид сватьи. Она помолодела, казалось, лет на десять, хотя сегодня и пренебрегла несколько своим туалетом, и на ее голове седина сейчас явно преобладала над искусственной рыжиной.