Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

— Когда делишься с кем-то бедами и радостями, жизнь не так печальна, — возразила Зоэ, думая о потухшем камине мсье Сандоза.

Ифигения встала, подняла тюбик губной помады и конфеты, выпавшие из кармана, и ушла, невесело протрубив на прощание ненастроенным кларнетом и приговаривая по дороге: «Влюблен, мало ли кто влюблен, а толку-то?..»

Зоэ и Жозефина услышали, как хлопнула дверь.

— Ну вот, ты у нас опять переквалифицировалась в сестру милосердия, — улыбнулась Зоэ.

— Сестра милосердия падает от усталости и обо всем этом подумает завтра. Ты во сколько встаешь?

Жозиана проскользнула в гостиную: ее Младшенький был там. Она только вернулась из универмага и тащила за собой полную тележку. В нее были нагружены спелые фрукты, сверкающая рыба, ярко-зеленый салат, свежие овощи, ножка молочного ягненка, новые губки и мочалки, флаконы с моющими средствами, бутылки минералки, пакеты с апельсиновым соком.

Она застыла, наблюдая за сыном. Есть от чего расстроиться: как всегда, сидит за столом, на коленях книжка. Одет как английский школьник: штаны из серой фланели, темно-синий блейзер, белая рубашка, галстук в зелено-голубую полоску, черные кроссовки. Солидный маленький господинчик. Он был погружен в чтение и едва поднял на нее глаза, когда она вошла.

— Младшенький…

— Да, мать…

— А где Глэдис?

Глэдис была новой домработницей. Стройная, высокая девушка с острова Маврикий, она протирала пыль, ритмично двигая бедрами под музыку с компакт-диска, который она приносила с собой. Хотя она была медлительной и рассеянной, даже, можно сказать, разболтанной, зато любила детей. И Бога. Она начала читать Младшенькому Библию и одергивала его, когда он говорил «маленький Иисус». «Великий! Нужно говорить великий Иисус. Иисус великий, он Бог, он твой Бог, и ты должен каждый день воздавать ему хвалы. Аллилуйя! Бог наш пастырь, он ведет нас на пышные пастбища счастья». Младшенький, казалось, с удовольствием слушал Глэдис, и Жозиана почувствовала облегчение: наконец им попалась няня, которая ему подходит.

— Ушла…

— Как ушла? Ушла в магазин, ушла отправить письмо на почту, ушла купить «Лего»?..

Услышав слово «Лего», Младшенький пожал плечами.

— Для кого «Лего»-то? Ты что, в твоем возрасте играешь в «Лего»?

— Младшенький! — завопила Жозиана. — Слышишь, хватит этих… ну… как его…

— Глумлений. Да, ты права, мать, я проявил неуважение… Прошу извинить меня.

— И КОНЧАЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ «МАТЬ»! Я ТЕБЕ МАМА, А НИКАКАЯ НЕ «МАТЬ»!

Он вновь погрузился в чтение, и Жозиана обессиленно рухнула на пуфик из черной кожи, сцепив руки и потрясая ими, как кадилом, не в силах постигнуть случившееся. «Боже мой! Боже мой! Ну что я Тебе сделала, что Ты решил послать мне этого… этого…» У нее не находилось слов, чтобы охарактеризовать Младшенького. В конце концов она с усилием справилась с собой и спросила:

— Так куда же ушла Глэдис?

— Она заявила, что складывает с себя обязанности няни. Не может больше со мной. Утверждает, что не получается совмещать уборку с чтением мне вслух «Характеров» Лабрюйера. Еще она утверждает, что эта книга написана мертвецом, трупом, что не нужно беспокоить мертвых, и мы с ней здорово повздорили на этот счет.

— Ушла… — повторила Жозиана, откинувшись назад на пуфе. — Но это невозможно, Младшенький. Это шестая за шесть месяцев.

— Для ровного счета. Это весьма показательно. Таким образом, мы нанимаем ежемесячных служанок.

— Но что ты ей такого сделал? Вроде она к нам привыкла, приспособилась?

— Да у нее аллергия на старину Лабрюйера. Она утверждает, что ничего не понимает, что он вообще не по-французски пишет. Что черви из его истлевшего трупа приползут сюда, чтобы поиздеваться над нами. И она просила меня вернуться сюда, в наше время, и тогда, чтобы доставить ей удовольствие и одновременно найти достойное занятие, я попросил ее подыскать мне пару нормальных мужских ботинок на мой размер, а то эти кроссовки спринтера никак не подходят к моему костюму. Она стала утверждать, что это невозможно… а поскольку я настаивал, она с холодной яростью сняла передник и сложила его, как складывают оружие. Ну, я был вынужден учиться читать сам, и, думаю, у меня получилось. Складывая звуки и слоги, а потом слова в словосочетания, все не так сложно…

— Боже мой! Боже мой! — застонала Жозиана. — Что же с тобой делать?! Ты отдаешь себе отчет, Младшенький: тебе всего два года. Не четырнадцать, нет.

— Ну, ты можешь считать годы как для семейства псовых, год за семь. Умножь мои два года на семь, и получится как раз четырнадцать… В конце концов, я вовсе не хуже собаки. — И заметив, что мать готова выйти из себя, участливо добавил: — Не беспокойся, милая мать, я малый не промах, в жизни не пропаду, даже и волноваться не о чем. Что ты купила вкусного? Свежие овощи и сочное манго так и благоухают.