Харий Галинь: Повести писателей Латвии

— Вот мое имение, — сообщила Лина и внимательно вгляделась в Юриса.

— Воды, во всяком случае, хватает. На крыше твоя мама?

— Да. А эти ребятишки на дворе — мои дети. Все трое. И каждый от другого мужа. И еще было пятеро, которые говорили: я тебя люблю на всю жизнь, непоправимо и неотвратимо! Какой длины оказалась эта жизнь, ты сам видишь. Откуда мне, деревенской девчонке, которая в городе всему верила, было об этом знать? И что тебе еще обо мне интересно? Почему ты теперь не говоришь, что любишь меня и будешь любить всю жизнь? Непоправимо и неотвратимо!

Ребятишки уже оставили свои дощечки, кур и собаку и побежали к черной «Волге», смотреть, на какой машине приехала мама.

Юрис ни о чем не спрашивал Лину, он даже не знал, что сказать. Она смотрела на него, точно впервые увидев.

— Спасибо, шеф, что подвез, — Лина вылезла из «Волги» и с силой захлопнула дверцу. И пошла к своим ребятам.

Юрису было просто страшно вылезать из машины. Он остался сидеть за рулем, не зная, что же делать. И все смотрел на длинный и приземистый сельский дом, на Лину, которая здоровалась с ребятишками и с собакой. Он ждал, когда Лина на него оглянется, а она уходила все дальше в глубину своего двора.

Юрис хотел вспомнить танго, чтобы танго вновь его выручило, но голова была пустая, мелодия исчезла, он не мог даже вспомнить названия этого танго.

Во Дворце спорта на льду уже тренировались хоккеисты. Резиновыми постромками они были прикреплены к борту, на спине свинцовый груз. Рывком они скользили от борта, но резиновые постромки не пускали.

Отец Юриса стоял за бортиком с микрофоном в руке и время от времени бросал хоккеистам ободряющее словцо. Рядом, как обычно, стояла спортивная сумка. Время от времени он доставал бутылку молока или лекарство.

— Может, хватит? — опасливо спросил второй тренер.

— Ребята только втягиваются, — отмахнулся отец.

Юрис присел неподалеку от отца, ожидая, когда тренировка кончится.

Хоккеисты вовсю рвались от борта, но резиновые постромки оттаскивали их обратно.

— Раз ты пришел во время тренировки, у тебя капитальные неприятности, — отец поглядел на сына и огорчился, что из него так и не вышел настоящий мужчина, а получилась какая-то размазня.

— Да просто так, мимоходом, — глухо ответил Юрис, ему страшно нужно было с кем-то поговорить, так почему этим «кем-то» не может быть отец?

— Может, хватит? Послезавтра все же первая игра, — не унимался второй тренер.

— Ничего, ничего. Я только немного прилягу. Опять желудок. — Отец скривился от сильной боли и постоял так какое-то время.

— Сведите вы все же отца к врачу! — сказал второй тренер Юрису.

— Послезавтра первая игра! Продолжайте разминку! — отец мужественно преодолел боль, взял Юриса под руку, и они ушли.

Хоккеисты все так же рвались от борта, пот лился по ним ручьем, резиновые постромки все никак не могли лопнуть, и по всем репродукторам Дворца спорта гремело танго, прелестное, всем известное, под которое можно только жить безбрежно, кружить безмятежно.

У отца Юриса во Дворце спорта была служебная комната со столом, стульями, диванчиком и графиком спортивного режима на стене.

Юрис сидел на диванчике, понурив голову, а отец расхаживал взад и вперед.

— Может быть, все же приляжешь? (Отец не ответил.) Иначе я позову врача! Позвоню в «Скорую помощь»!

— Катись ты со своими врачами! Опять неудачно влюбился? Или все из-за милиции переживаешь? Сегодня мне позвонили, что завтра твое дело передают в хорошие руки. Не вешай голову!

Юрис сидел на отцовском диванчике с таким видом, будто по нему только что проехал каток для асфальта.

— Любви больше нет, есть только родственные связи. Ничего возвышенного и благородного больше нет! — чуть не выкрикнул Юрис, но отец выслушал его спокойно и даже с улыбкой.

— Ого-го! Ты хочешь, чтобы я сказал тебе что-нибудь успокаивающее. Ну уж нет. Не будь ты мой сын, может быть, я и сказал бы что-нибудь. Только мой опыт вряд ли тебе подойдет. Решительно не подойдет. Ты действительно думаешь, что я постоянно пью молоко и лекарства только потому, что у меня худо с желудком? Но что будет, если я хоть один день буду здоров? Я даже своих хоккеистов вряд ли заставлю работать до седьмого пота. Они, вроде тебя, жаждут мыслить и соображать. Так же повсюду усматривают существенные проблемы — то есть неспособность сделать что-то толково. А если я тяжело болен и все же ни на шаг не отхожу от них, это уже образец героизма. Достойный подражания. Как же иначе еще подвигнуть на что-то высшее, на героические победы? (В дверь постучали, и стук этот вызвал восторг у отца.) Вот, вот, они уже стучат. (Он растянулся на диванчике, изнемогая от болезни.) Кто-то же должен приносить себя в жертву, чтобы добиться нужного, чтобы потом газеты писали, что они герои… (В дверь по-прежнему стучали. Уже неотступно.) Войдите!