Владимир Жуков - Бронзовый ангел

— На Сивцев Вражек, — сказала она шоферу и просительно добавила: — Побыстрее, пожалуйста.

Чего только не скопится в письменном столе, если месяцами, не очень задумываясь о порядке, засовывать туда бумаги, книги, блокноты и всякую мелочь. Воронов грохотал ящиками, с удивлением подносил к свету то давно исписанный листок («Ничего мыслишка, а?»), то фанерную рогульку с леской («Хорошо на нее рыбка прошлым летом ловилась!»), то исчерканную карандашом книжку («Искал, все перерыл, пришлось взять другую в библиотеке, а она вон где»). Он с интересом разглядывал находки, горками сортировал на столе записи, тетради. Теща, удивленная странным постукиванием ящиков, заглянула в комнату:

— Вы что-нибудь ищете, Дима? Помочь?

— Спасибо. Просто порядок навожу.

Воронов стал на разные лады напевать понравившуюся фразу: «Порядок навожу-у, порядок навожу-у, порядок, наконец порядок навожу…» Отличные слова. Как хочешь их пой, на любой мотив ложатся. А если еще разными голосами, получается, как в опере.

А может, настроение просто такое? Когда Дроздовский посмотрел последние выкладки и одобрил идею «повернуть» диссертацию, мир словно изменился. И еще сказал, что эксперимент продолжится, как только Ребров выйдет на работу. Странный человек Дроздовский. Знает же об их отношениях, а сказал так, будто без Реброва он, Воронов, шагу ступить не может. Будто они соавторы и работу им вместе подписывать — фамилии по алфавиту.

«Ну и правильно, — подумал Воронов. — Правильно, дорогой начальник кафедры. Вы — мудрец. А мудрость — это отделить главное от неглавного. Как в зоопарке. Смотришь на клетку и видишь отчетливо прутья, но тигр виден плохо. А можно смотреть на тигра, и тогда решетка почти незаметна. Мудрость — это видеть тигра, а не решетку. Трудно, глаз сбивается, а ты смотри, Дмитрий Воронов. Смотри! Ничего, что ты предупрежден о неполном служебном соответствии. Это, конечно, сбивает. Но ты смотри, и оно вернется к тебе, соответствие. Терпенье и труд все перетрут».

«Все перетру-у-ут!» — снова запел он, нимало не заботясь, слышит ли теща его легкомысленные трели.

Бумаги, вынутые из ящиков, затопили стол. Он стал выкладывать их на кресло, но и там скоро не осталось свободного места. Пачка листов рассыпалась по полу. Он улыбнулся листкам, как живым: «Летите в разные стороны. Я не сержусь. Я сегодня добрый. Великая вещь — хорошее настроение! И как его нетрудно достигнуть: пришла бы только в голову стоящая мысль. Да, и еще, чтобы начальник был мудрый, видел бы тигра, а не решетку. И ты сам — тоже. А вот доделаем эксперимент, да еще по-новому, тогда посмотрим, кто чему соответствует».

Голос жены прозвучал неожиданно, странно:

— Что случилось?

Он обернулся. Нина стояла в дверях, не сняв пальто, только сдернула платок.

— Случилось? Где? — переспросил он медленно, еще не придя в себя.

— В академии.

— А-а, ты про пожар…

— Я про другое… потом?

— Потом ничего.

— Что у тебя с Ребровым?

— У меня? По-моему, это у тебя… — Воронов отвернулся, стал рыться в бумагах на столе. Несколько листков, колыхаясь, спланировало на пол.

— Ты что? Уходишь?

— Куда ухожу? — Он не понял ни вопроса, ни того, почему жена не раздевалась.

— Совсем? От меня? — Нина показала рукой на бумаги, на выдвинутые ящики стола.

Воронов усмехнулся, подумал: «Она видит не тигра, а клетку». Ему стало обидно, что на смену хорошему настроению возвращается тоскливое напряжение последних дней. Тогда хоть не разговаривали, только так, по пустякам, а теперь — целый диалог с драматическим подтекстом.

— Ухожу, — сказал он холодно. — По обыкновению ухожу в себя. «Ин корпоре» — как говорили древние римляне.

Нина устало привалилась к притолоке, стала стягивать с руки перчатку. Воронов видел, что жена прикусила губу, смотрит на него не отрываясь, и глаза ее, красивые, большие, медленно наполняются слезами.

— А что же ты не спросишь меня, где я была? — она будто бросила ему вызов и еще сильнее прикусила губу.

Он нахмурился:

— Ты человек взрослый. Мало ли какие у тебя могут быть дела.

— Дела! — Нина всхлипнула, сорвала наконец перчатку. — Неужели это все, что ты можешь сказать?

Да, в тот вечер, когда они объяснились, он требовал, чтобы Нина говорила с ним, хотя бы внятно отвечала на вопросы. А она молчала. Теперь молчит он. Тогда ему так надо было, чтобы она успокоила его. Теперь, наверное, нужно ей… Ведь всерьез испугалась, что он уходит. Со стороны это, наверное, так и выглядело: собирает бумаги, книги, чтобы потом не возвращаться. Пожалуй, многие бы так поступили на его месте, а он об этом и не подумал.