Игорь Муратов - Окна, открытые настежь

Она думала, что уколола его, но на самодовольном лице Подорожного не отразились ни смущение, ни обида.

— Разве у нас в городе есть приличные рестораны? — и он поджал презрительно губы. — Вот если бы нам в тот, где пьют кальвадос! Помнишь, как у Ремарка… — И зашептал ей на ухо: — Потому и не хожу к вам в библиотеку… Небось не предложишь Ремарка? Посоветуешь что-нибудь в духе социалистического реализма? Шибко идейное?

— Если бы я была писателем, — сказала Женя, — обязательно вывела бы в романе молодого человека, говорящего, как минимум, на трех языках.

— Полиглота? — поспешил показать свою эрудицию Подорожный.

— Нет. Хамелеона, — ответила Женя. — С отсталой частью молодежи этот человек позволяет себе беседовать, употребляя площадную ругань. Это, с его точки зрения, демократизирует общение с массами… Чтоб угодить некоторым руководителям, он не гнушается унылой бюрократической терминологией. А в интимной обстановке кокетничает восторгом по поводу кальвадоса…

— Ты… действительно видела такого человека? Слыхала его «три языка»? — спросил Подорожный, пытаясь улыбаться. Но в глазах был испуг.

— Да, представьте себе. Мне приходится часто бывать в цехах. Так что я слышала и как он говорит с рабочими, и как выступает на конференциях, ну и… как-то раз во время интимной беседы.

— Это очень тяжелое обвинение, — насупившись, сказал Подорожный. — А не кажется ли вам (он снова перешел на «вы»), что если даже вы правы… и этот молодой человек действительно иногда прибегает к «разноязычию»… Не приходило ли вам в голову, что его место… его обязанности требуют…

— Приспособленчества? — подсказала Женя.

— Зачем же так грубо?

— А как же прикажете называть поведение человека, который на досуге ярый враг всего примитивного, а общаясь с примитивными людьми, из кожи лезет, чтобы скрыть интеллект? — И Женя, сняв очки, подарила Подорожному убийственный взгляд и обворожительную улыбку. Она была счастлива, что хоть чем-то досадила ему за то, что он так подло обошелся с Виталием.

— Смотрите-ка, а начальство не сошло в центре: едет с нами на диспут, — сказал Подорожный, чтобы переменить тему. — Вот будет номер, если Величко не «раскачает» ребят. Тогда хоть сам выступай.

«Зачем я туда еду? — подумала Женя. — Виталий наверняка не придет… Надо сказать водителю, чтоб остановил машину, и я сойду».

Она посмотрела в окошко. Автобус уже свернул с главной улицы и, подпрыгивая, мчался по окраинному булыжнику. За окошком на первом плане мелькали приземистые домишки, узенькие тротуарчики из жужелки, глухие заборы, взрывавшиеся собачьим лаем возле каждой калитки. А на втором плане в синем небе проплывали медлительные стрелы башенных кранов. С высоты своего величия они снисходительно поглядывали на домишки и о чем-то шептались с весенними облаками.

«Ладно, послушаю», — решила Женя и еще раз с удовольствием посмотрела на примолкшего Подорожного.

Вместительный зал нового клуба при заводском общежитии был полон задолго до начала диспута. Подорожный приписывал это своей двухцветной афише, Величко считал, что молодежь привлекла его фамилия, а Лазарь Ильич, видавший виды завклубом, был уверен, что публику собрало небольшое рукописное объявление, обещавшее после диспута эстрадный концерт.

Виталий облюбовал себе место на неосвещенном балкончике по соседству с рефлекторной будкой. Отсюда он, сидя в тени, обозревал и сцену и почти весь зал, кроме задних рядов, расположенных под самым балкончиком. Женя успела занять единственное свободное кресло в последнем ряду, и поэтому Виталий не видел ее.

Он вслушивался в оживленный шум, смотрел, как девчата, пересмеиваясь, усаживаются по двое в одно кресло, и думал: «Ну хорошо — я отказался от слова. Но это просто кощунство, что его поручили Величко. Самолюбивому зазнайке, выскочке. Человеку, которому самое главное в жизни — его популярность. Ничего, — успокаивал себя Виталий. — Пусть поболтает. Представляю, какими трескучими фразами он обрушится на слушателей. Это будет не слово перед диспутом, а очередной каскад прописных истин. Девчата и хлопцы скажут потом коротко: «Трепалогия».

Виталий вспомнил собственные тезисы и представил себе, какой бы начался настоящий, большой разговор, если бы он сперва разделал под орех «хутора», а заодно и тех, кто пытался объявить их «приметами нового». Потом он обязательно сказал бы о своих хлопцах, которые пошли на помощь Сыромолотному… Да, он еще многое мог бы сказать, если бы не тесть, не его участок, на котором Виталий хотя и не был ни разу, но все равно запятнал свое имя.