Насирдин Байтемиров - Сито жизни

Так думала, так вспоминала Алчадай о своем Алтынбеке.

И Керез с Мамырбаем почувствовали это и поняли, что Алчадай хочет говорить о любимом, и, почувствовав, спросили. Алчадай ответила, излила наболевшее:

— Хоть бы мне увидеть могилу несчастного Алтынбека, бросить на могилу горсть земли… тогда бы я осознала, поняла, что его нет, не вернется, умер. Пусть пропадут те проклятые дни… ожидая счастье, я повстречала горе. Он ехал, чтобы забрать меня… умер совсем молодым, несчастный… ведь он убит… Тела его не нашли — но я сердцем чувствую… Восемнадцать лет пролетело с тех пор. И восемнадцать лет я неживая, и светлый мир черным сделался в моих глазах. Когда вспоминаю его, как бы отрываюсь от этой жизни, переношусь куда-то в другую, счастливую. Но самое тяжелое — иногда пойду то ли к реке, то ли в горы, и все мне кажется, что он на меня смотрит… Человек ко всему привыкает, привыкла и я к своей судьбе. Счастье мое лишь поманило меня да улетело, и вот осталась я рядом со стариком — как со взбешенным козлом… Воля ваша, дети, можете сказать мне, что, мол, это за жена — поносит своего мужа… но только какой он муж… ведь это от ног до макушки — бурдюк с ядом… проклятая козлиная борода! Что делать мне, такова, видно, божья воля… — опустив голову, заключила Алчадай. Заметила вдруг, что Мамырбай тащит оба чемодана, перевела разговор на другое: — Дай-ка их, братишка, не надрывайся, давай сюда! Ничего с кобылой не случится — меня подымает, поднимет и груз. — Она заметила, что один из малышей у нее за спиной завалился на бок; обернулась, шлепнула: — Сиди прямо, проглоти тебя земля! Чего болтаешься! Держись за меня крепко! У людей семилетние, как ты, ребята уже пасут скот, скачут верхом без седла, а ты до сих пор не можешь сидеть за спиной! Будто мало мне того, что ты целый год мучил меня, не ходил, — уж лучше сразу вытяни мою душу! Я тогда, помню, испугалась, что этот обжора останется как сын Тайлака… У человека по имени Тайлак когда-то был сын. Потом-то он состарился и умер, прожив шестьдесят лет. А в детстве до одиннадцати лет никак не мог научиться ходить. Отец с матерью ушли в гости на религиозный праздник, его оставили одного, посадили в люльку. В это время в дом пришли женщины и дети, чтобы поздравить с праздником, — начали искать скатерть со съестным, а он из колыбели говорит: «Возьмите там, за чигданом» [44] Чигдан — часть юрты, отгороженная под кухню. . Так все попадали от удивления. Раньше так и было, да. Встречались такие дети — долго не могли научиться ходить. Это теперь начинают ходить рано… Мы, оказывается, не знали, как нужно растить детей. Пичкали без конца мясом… А возьмите русских — оказывается, большая польза в травах. Какой болезнью заболевает человек — не помню названия, — если не есть лук? И говорят — если есть морковь, то глаза будут хорошо видеть. Мой отец о таком даже не слышал… — Опять спохватилась Алчадай, напомнила Мамырбаю: — Говорю тебе, дай чемоданы!

— Вы же с детьми… вам неудобно будет, тетушка, спасибо, мне не тяжело. Уже рукой подать до дома… — отвечал Мамырбай и ускорил шаг.

— Ладно, как хочешь. Я на твоем месте не только два чемодана, но еще и Керез понесла бы на руках… — При этих нескромных словах парень и девушка одновременно покраснели, опустили глаза. — О, негодники, чего здесь стесняться незлых моих слов? Я ведь не плохого хочу — только и сказала, что вы достойны друг друга. Равный с равным, а по кизяку и мешок… Что бы я сделала, будь моя воля? Сейчас, на этом вот месте, справила бы вам свадьбу. Не понимайте мои слова плохо, просто я не могу забыть, во что обратилась моя мечта… Любуюсь такими, как вы, и вспоминаю прошлое. Нельзя ждать, нельзя терять друг друга…

Кобылица заржала, увидев вдалеке силуэты пасшихся под скалой лошадей. Алчадай посмотрела вперед.

— Даже животные со своим животным соображением чувствуют одиночество. Ладно, скоро отпущу, уже недалеко осталось… — Она продолжала говорить все так же печально, и Мамырбай увидел вдруг, что лицо ее сплошь покрыто морщинами, хотя ей не было еще и сорока лет: — Милый, золотой Кыз-Булак, вот ты и открыл нам свое лицо! Истосковалась по тебе — а всего-то один день не видела. Есть в тебе что-то такое, что завораживает, притягивает взгляд. Как увижу тебя — всегда тороплюсь, хочу скорее добраться. Если иду усталая — сразу чувствую облегчение. Раньше, когда я была маленькая, мама приводила меня сюда каждую пятницу и умывала водой из родника Кыз-Булак… говорила — будешь красивой. Особенная вода в этом роднике. Мягкая, как масло, чистая, белая. А шипит, как кумыс. Видите склон над родником, дети? Зеленеет, да? Сколько там чеснока! Толщиной в мизинец… Сейчас самое время собирать — в других местах уже затвердел, а здесь мягкий. Было в детстве, ох и рвали мы его там… приносили большими связками, крошили в простоквашу и ели… да что говорить! Во всем Таласе нет для меня ничего дороже Кыз-Булака. Он хранит мою любовь, мою молодость. Я и теперь беру воду только здесь. Находятся такие, что ругают меня — мол, около дома есть вода, а ты выдумываешь что-то, таскаешься невесть куда. Но я если не выпью пригоршню воды из Кыз-Булака, то мне как будто чего-то не хватает. Было дело — председатель велел мне пасти быков в Кырк-Булаке. Я ему прямо отрезала — мол, сам паси там, если хочешь. Уперлась — и ни в какую: не разрешите пасти в Кыз-Булаке — ищите мне замену. Вот уж семь лет прошло, ни один не раскрывает рта. Только услышит председатель, как кто-нибудь предложит послать меня со стадом в другое место, тут же останавливает: «Боже упаси, вы что, не знаете Алчадай?» Скажу правду, мои родные, только потому, что пасу в Кыз-Булаке, каждый день здесь, — моя тоска немного сглаживается… иначе и не смогла бы жить без моего Алтынбека. Уже давно лежала бы в сырой земле. — Глаза Алчадай наполнились слезами, и, желая отвлечь внимание молодых, она показала рукой: — Смотрите, вон и дома. Кажется, твоя мама стоит на дороге, а, Керез? Сердцем чувствует, что ты близко, не может усидеть дома — вышла встречать. Твои глаза получше моих видят, посмотри, она ли это?