Александра Бруштейн: Цветы Шлиссельбурга

Скандал получился оглушительный! Все это несколько умерило рвение истязателей в Орловском централе. Не то чтобы они вовсе прекратили пытки и избиения, — до этого, конечно, не дошло. Они не столько ослабили свои кровавые действия, сколько законспирировали, перестраховали их. Можно определить это так: до этого времени истязания совершались почти открыто, изливались на заключенных широко, щедро — «раззудись, плечо! размахнись, рука!». Теперь эту деятельность стали скрывать, наводить на нее невинный грим.

«Побои? Пытки? Истязания? Какой вздор! В первый раз об этом слышим… Большая смертность среди заключенных? Что поделаешь, — тюрьма! Вот, взгляните, отчет по тюремной больнице Орловского централа. В графе «Причины смерти» приведены врачебные диагнозы, — видите? «Пневмония»… «туберкулез»… «цинга»… Что поделаешь, — тюрьма! Спокон веку это типические тюремные болезни, не мы их выдумали! А это? Это врачебное заключение по поводу самоубийства… Что поделаешь! Классические тюремные происшествия: вешаются, вскрывают себе вены… Не с нас это началось, не нами и кончится!»

Да, все это было. Было — и не было. Бывало так, но бывало и иначе. Конечно, от пневмонии заключенных не убережешь, в особенности если, как в Орловском централе, применять осенне-весеннюю пытку холодом: при одеялах из легкой бумажной материи, да при широко распахнутых настежь окнах, которые запрещено запирать под страхом избиений! Как в такой обстановке обойтись без поголовных заболеваний пневмонией?!

Но если имеется официальный документ — заключение тюремного врача, тут уж никому не подкопаться! И точно так же остальные диагнозы — «туберкулез», «цинга», как и врачебные заключения, констатирующие смерть от самоубийства, — все это надежно страхует тюремную администрацию от возможных обвинений в преступных действиях.

Прочитайте то, что пишет профессор М.Н. Гернет в своем капитальном труде «История царской тюрьмы», и перед вами черным по белому предстанет правда: врачебные диагнозы, объясняющие «причины смерти» арестантов Орловского централа, — лишь камуфляж, прикрывающий систематическое уничтожение людей пытками и побоями. Подпись врача здесь — щит, за которым прячется преступление.

Эту подпись надо огласить широко, это имя надо покрыть заслуженным вечным позором! Это врач Орловского централа Адам Рыхлинский. Его уже, вероятно, давно нет в живых. Но если есть имена, заслужившие вечную славу, то есть и такие имена, вокруг которых должна быть возведена стена (отчуждения и проклятья — на века. Таково и это черное имя: Адам Рыхлинский, врач Адам Рыхлинский.

Пусть мне разрешат сделать здесь небольшое отступление.

На страницах «Истории царской тюрьмы» профессора М.Н. Гернета мне вдруг бросилась в глаза знакомая фамилия: студент Альберт Сапотницкий.

Альберт Сапотницкий… Студент… Да это Аля!

Веселый, всегда растрепанный Кудрявич! Новгородский наборщик Сударкин называл его шутливо: «Саматоха»…

Что сообщает о нем профессор Гернет? Арестованный, как активный член петербургской боевой и военной организации РСДРП, Альберт Сапотницкий был осужден по процессу большевиков II Государственной думы. В Орловский централ Аля Сапотницкий был привезен 11 июля 1909 года. Но уже 29 июля, то есть спустя 18 суток, умер в тюрьме. Врач Адам Рыхлинский констатировал самоубийство (повешение).

Эту версию — «повесился в тюрьме» — я 50 с лишним лет назад слыхала от товарищей и от родных Али Сапотницкого. И только из книги профессора М.Н. Гернета я узнала правду: Алю замучили в тюрьме, прикрыв это ложной версией о мнимом самоубийстве.

Последний человек, видевший Алю Сапотницкого за несколько дней до его гибели, Самуил Файнберг, писал (письмо это было напечатано в № 46 газеты «Будущность», оно хранится в фонде Орловского централа московского Музея Революции СССР):

«Альберт был бледен, лицо его было изжелта-синее, буквально измученное, избитое, кривая усмешка трогала его губы, когда он говорил мне: «Как дальше жить будем, не знаю! Черт знает, что творится. Меня уже били четыре раза после приемки».

«До свидания! Еще встретимся!» — говорил мне и моему мужу Аля Сапотницкий, провожая нас в 1906 году из Новгорода. — Ждите — отыщется след Тарасов!» — шутливо кричал он нам в окно вагона.

Вот и встретились. Вот и отыскался след Тарасов…

Таков был тот последний круг мучений Дантова ада в Орловском централе, куда попал Борис Жадановский. Какое-то, правда, минимальное, улучшение жизни заключенных получилось после разоблачений в печати и запроса депутатов Государственной думы. Для Бориса Жадановского это проявилось в там, что хотя ему и продолжали время от времени грозить поркой, но это оставалось только угрозой и в исполнение не приводилось. Боялись общественного скандала! Да, впрочем, и без розог в арсенале тюремщиков имелась совершенно достаточная шкала разнообразного, дьявольски утонченного мучительства, физического и нравственного.