Дидоренко особенно любит с нами поговорить:
— Тебя принять? Ты же убежишь завтра…
— Дядя, честное слово, буду работать и слушаться. Дядя, примите, вот увидите!..
— А ты это откуда убежал на прошлой неделе?
— Дядя, ниоткуда я не убежал, я от матки как ушел, так и жил на воле все время.
— Вот посуди, на что нам принимать таких брехунов?
— Дядя, честное слово!..
— Ну, сиди пока здесь, просохнешь немного, вечером совет командиров будет, может, и примут.
В дальнейшем новые пацаны уже и сами знали, что нужно ожидать совета командиров. Они поуютнее устраиваются в вестибюле и наполняют его тем своеобразным горячим и ржавым духом, от которого, как известно, плодятся вши и разводится сыпняк. Дневальный не пускает их дальше вестибюля, только после обеда дежурный командир придет и спросит:
— Вы как? Обедать привыкли?
Пацаны неловко улыбаются.
— Два дня ничего не ели.
— Ну, это ты, положим, врешь, а обедать все-таки пойдем.
Для них уже заведен постоянный стол, который после обеда внимательно осматривается ДЧСК, не осталась ли на нем «блондинка».
Вечером в совет командиров их вводят поодиночке.
Коммунары их видят насквозь и обычно долго не возятся.
— Это свой… В какой отряд?
— Давайте мне, что ли, — говорит Долинный.
— Забирай, сейчас же к Кольке тащи!..
Долинный поднимается с места.
— Вот твой командир, понимаешь?
— А как же… командир, знаю.
Но бывают случаи и неясные.
Посредине нашего тесного временного кабинета, заставленного неразвешанными портретами и зеркалами, вертится малорослый пацанок. Матерчатый козырек светлой кепки оторван, но у него умненькое лицо, бледное, но умытое. Он не знает, в какую сторону повернуться лицом — командиры со всех сторон, а с разных краев кабинета на него сморят явные начальники: Швед — председатель, я — тоже как будто важное лицо, а сбоку Крейцер, случайно попавший на заседание.
Швед энергично приступает к делу:
— Ну, рассказывай, откуда ты взялся.
— Откуда я взялся? — несмело переспрашивает пацан. — Я родился…
— Ну, это понятно, что родился, а дальше что было?
— Дальше? Папа и мама умерли, а я жил я дяди. Дядя меня выгнал, говорил, иди, сам проживешь… Ну… я и жил.
Остановка.
— Где же ты жил?
— Жил… у тетки, а потом тетка уехала в Ростов, а я жил в экономии… там, в экономии заработал четыре рубля, четыре рубля заработал, пошел в Харьков, хотел поступить в авторемонтную школу, так сказали — маленький…
— На улице, что ли, жил в Харькове?
— На улице жил три недели…
Пацан говорит дохлым дискантом и чисто по-русски, ни одного блатного слова.
Командиры вопрошают его наперебой:
— А что ты ел?
— А я покупал.
— Все на четыре рубля?
— На четыре рубля… я еще зарабатывал, — говорит пацан совсем шепотом.
— Как зарабатывал?
— Папиросы продавал.
— Ну, разве на этом деле много заработаешь?
— А я продавал разве коробками Я по штукам. По пять копеек штука продавал.
— Из противоположного угла кабинета:
— Где же ты брал папиросы?
Пацан поворачивается в противоположную сторону.
— Покупал.
— Почем?
— А по рублю тридцать.
Каплуновский серьезно и несмело произнесет:
— Чистый убыток входит…
Все смеются…
Швед говорит:
— Ты все это наврал… Ты, наверное, прямо от мамы.
Пацан в слезы:
— Примите, честное слово, у меня никого нет… Я жил у тетки, а тетка говорит: пойди погуляй, а я пришел, а хозяйка говорит: твоя уехала с новым мужем в Ростов..
— С каким новым мужем?
— А я не знаю…
— Это было в каком городе?
— В Таганроге…
— Ну?
— Уехала с новым мужем и больше не приедет, а ты, говорит, иди. Так я приехал в Харьков…
— С кем?
— Там мальчики ехали…
— Это они тебе такое пальто обменяли?
— Угу. Один говорит: давай твой пиджачок…
— Сколько дней был в Харькове, говори правду!..
— Вчера приехал, а тут на вокзале мальчики говорят, в коммуне этого… как его…
— Дзержинского?
— Угу… так говорят принимают, так я и пришел, тут еще один мальчик пришел… Колесников его фамилия… он там стоит.
— Ну, хорошо. Сколько двенадцать на двенадцать? Ты учился? В какой группе?
— Учился в пятой группе…
Со всех сторон один и тот же вопрос:
— А кто ж тебя учил? Где ты учился?
Но Крейцер останавливает командиров:
— Да бросьте мучители, вам не все равно!.. Пускай говорит, сколько двенадцать на двенадцать…
— Сто четыре, — улыбнулся более мажорно пацан.
Читать дальше