Андрей Дугинец - Стоход

Жалко было спиленного дерева. Но сильнее жалости была обида, что на старости пришлось выполнять «срочный приказ» какого-то мокрогубого Сюсько, которому за каждым деревом, за каждым кустом мерещился красный. Подперев голову кулаком, старик задумался и не замечал, что слезы текут по кулаку и падают на свежие, чуть желтеющие в вечерней темноте душистые, теплые щепки.

Грушу эту посадил прадед Конона Захаровича, заблудившийся в болотах во время войны с Наполеоном. Рассказывал когда-то отец Конона, что прадед был отчаянным воякой. Погнался он с отрядом партизан за французскими солдатами, настиг их в Пинских болотах, перебил. Но и сами партизаны полегли в бою. Остался в живых только он. Да и то заблудился в топях, закружили его болотные огоньки, заморочили. Кое-как добрался до леса. Срубил себе хату и зажил отшельником. Питался дичью, рыбой да грибами. А от запасов провианта отряда осталась только сушеная груша. Долго берег ее как единственную память о матери, снарядившей его в далекий поход. Потом закопал грушу в землю перед своим куренем да и забыл. И только через два года заметил три стройных молодых деревца. Потом нашел на болотах таких же, как и сам, отшельников, спасавшихся в коргах от барского гнева. Разжился у них семян ржи. Начал расчищать лес, сеять, завел скотину. Узнав его историю, соседи и прозвали его замороченным. Со временем вокруг одинокой хатки выросло село, и его стали называть то Морокой, то Морочной.

Много видела и слышала эта груша. И рассказала бы еще очень много… Но теперь ее листья никогда не прозвенят тонким серебряным звоном, и никому она больше ничего не нашепчет…

«Был бы моложе хоть на пять лет! — думал Багно. — Разве сидел дома… Только ж не вернешь былую силу. Не вернешь…»

Утром все заборы в центре села были заклеены приказами коменданта полиции Морочанского района Сюсько и распоряжениями головы районной управы Иакова Шелепа. (Люди не скоро поняли, что Шелеп — фамилия пана Суеты.) Приказов и распоряжений было столько, что народ терялся в догадках, с чего начинать. Да и трудно в этом было разобраться, так как на каждой бумажке стояло грозное предупреждение: «За невыполнение — расстрел».

А в середине дня всех морочан согнали в парк, на площадку, где прежде был пионерский лагерь и сохранилась еще трибуна. Перед трибуной, на самой середине широкого зеленого поля, плотники под наблюдением немца-автоматчика строили виселицу. Народ, согнанный на это зрелище, молча, с ужасом глядел на высокую, громадную, рассчитанную на несколько человек сосновую виселицу.

На трибуне долгое время топтался только голова районной управы Шелеп. Глядя себе под ноги, он неторопливо расхаживал взад и вперед.

В парк быстрым маршем вошли немцы и отряд полицейских во главе с Сюсько.

Кто-то спросил, с удивлением глядя на здоровенных, как на подбор, красномордых полицаев:

— Откуда их нагнали?

— Что, не видишь? Свои, больше все хуторские, — ответил другой. — Повылезали из уголовных тюрем да лесных корчей…

И начал вслух называть имена кулацких сынков да уголовников, ставших полицейскими.

— Вон Левка Гиря.

— А это ж сынок Тарасюка.

— А тех ворюг, видно, прямо из тюрьмы да в полицию!

— Целая банда!

— Ну, мужики, теперь держитесь! Зажмут нам дых!

На трибуну вбежал немецкий офицер. Высокий, тонконогий, как аист, он молодцевато повернулся на одних носках, еще больше вытянул свою длинную шею и посмотрел на людей так, словно ледяной водой окатил. И вдруг закричал, зачастил на своем, никому здесь не понятном языке.

Что он хотел сказать своим криком, люди не знали, но, судя по его порывистым, злобным жестам, решили, что он всех гонит к виселице, и отхлынули, попятились. Брызгая слюной и размахивая руками, фашист закричал еще свирепее. Кое-кто начал уже прятаться за деревьями. Тогда немец умолк и пальцем подозвал Шелепа, стоявшего теперь на лестнице трибуны. Пан голова, немного понимавший по-немецки, внимательно выслушал шефа и, встав на его месте, заговорил:

— Суетный народ! Чего вы шарахаетесь, как дикие овцы! Пан шеф вас приветствует, а вы…

— Вот так привет! — пробасил кто-то из толпы. — Чего ж он все время руками на виселицу показывает?!

— Господин ясный пан, наш шеф полиции, герр Гамерьер рассказывал вам о мужестве армии фюрера, — продолжал Шелеп. — Он говорил, что вы должны теперь честно трудиться за то, что армия фюрера освободила вас. — Услышав удивленный гул морочан, Шелеп возвысил голос и по слогам повторил: — Да, да! Ос-во-бо-ди-ла! Навсегда освободила от красной большевистской заразы! — И, преисполненный самодовольства, не спеша сошел с трибуны.