Владимир Хазанский - Спросите у берез…

Когда Василий показал письмо из Германии Григорию, тот, не задумываясь, заключил:

— Надо разоблачить фашистскую ложь. Рассказать молодежи настоящую правду о жизни на чужбине. Не сегодня-завтра вывозка на работу в Германию начнется и у нас. Срочно нужна листовка.

— А кто напишет?

— Попробую сам, — сказал Григорий.

Но мысль о листовке пришла в голову не ему одному. Всю ночь не могла уснуть под впечатлением прочитанного письма Женя Фроленок. Перед глазами стояла девушка с грустным исстрадавшимся лицом, девушка-былинка, затерянная в чужом краю. Женя не выдержала, зажгла коптилку. Взяла с полки школьную тетрадку. И как-то сами собой потекли, полились строчки.

Она любила сочинять. С детских лет пробовала писать стихи. Посвящала их школьным подругам, большим событиям. Таким, например, как день приема в комсомол. Однажды даже написала в стихах большое сочинение. Но еще никогда эта девушка не вкладывала в свои стихи столько чувств, никогда не отдавала им столько сердечного тепла.

Женя писала и писала. Легко находились нужные слова, подбирались рифмы. Утром понесла показать написанное Марии.

— Здорово! — похвалила подруга. — Целая поэма получилась.

Она посоветовала показать стихи Василию. Их, по ее мнению, можно использовать как листовку-прокламацию.

— Ты так думаешь? — Лицо Жени зарделось.

— Уверена в этом.

Мария не стала ждать очередного собрания, созвала к себе комсомольцев в тот же день. Когда заинтересованные неожиданным вызовом парни и девушки расселись по местам, Женя начала читать:

Стихи лились размеренно и плавно. И может, не было в них необходимого поэтического мастерства, но зато была большая задушевность. Она подкупала, призывала к борьбе.

Слушали все молча, не двигаясь. Несколько секунд тянулось молчание и тогда, когда Женя окончила чтение.

— Хорошо. Очень хорошо, — первым высказался Василий, — но длинно. Для листовки великовато. Сколько у тебя, Женя, страничек?

— Восемь.

— А нужно, чтобы поместилось на одной.

— Но ведь это странички ученической тетради, — вмешалась Мария, — они маленькие. Да и подсократить можно.

— А что я говорю? Разве я бракую? Немного сократишь — и будет как раз, — сказал Василий.

Переписанное во многих экземплярах стихотворение пошло по деревням на следующий же день. Его наклеили на видных местах в Рыльках и Скробове, в Игналине и Гаврилине, даже в заборском гарнизоне. Распространили его и среди мобилизованных на вырубку леса крестьян в урочище Слипятное. Там начался саботаж, некоторые насильно согнанные лесорубы сбежали.

Стихотворение ходило по рукам, и каждое слово острой иглой пронизывало сердце, рождало гнев, звало к оружию.

У них не было ни мужской подмоги, ни защиты. Но сколько внутренней силы таилось в этих тихих на вид, наших ляховских подругах!

Они сидят кружком за небольшим грубо оструганным столом, застыли в напряженных позах. У троих на руках пяти-шестимесячные мальчуганы. Малыши жадно припали к материнским грудям. Все женщины и девушки, кроме одной — прямой, худощавой, — бывшие школьные подруги. У всех грустные, заплаканные глаза. Причина — небольшой листок бумаги, который держит в руках самая юная из них.

— Почитала бы ты, Настя, — прерывает чтение хозяйка дома, кареглазая Маша, — да немного бодрее. А то Зина только расстроила нас.

Настя читает совсем по-другому. Тот же текст, а в сердце кроме грусти зреет что-то твердое, злое. Она — умелый декламатор. В избе-читальне, которой заведовал ее муж, Настя была активной участницей всех концертов. Теперь он на фронте. Где-то также воюют мужья Маши и маленькой русоволосой Стеши. Их грусть глубже, больнее. Она не только от прочитанных стихов. Но и от дум, что уносят на фронт, ведут по трудным дорогам войны, которыми идут солдаты.

Они так ушли в свои думы, что никто и не услышал, как отворилась дверь и на пороге появился мужчина в черном полушубке. Глаза его быстро забегали, обшаривая каждый уголок комнаты.

— Чем заняты, молодушки? Сплетни разводите али распоряжения властей обсуждаете? — спросил он, стараясь выглядеть грозным.

— Не до сплетен теперь, — ответила Настя, пряча листок. Сектантки мы. Богу молимся.

— Так вам и поверил, — рассмеялся мужчина, — кажись, комсомолки были — и вдруг сектантки.

— А как же вы, Александр Федорович, бывший колхозный бригадир — и вдруг бургомистр, — отрезала Маша.