Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

— Семинарист какой-то с изрытой рожей, а туда же вздумал нос поднимать! — заметил Миша про гувернера.

Александр Прохоров, говоря о мальчугане с Катериной Александровной, заметил, что теперь, вероятно, начнут часто повторяться эти «стычки».

— Мишу избаловали дома как меньшого в семье, — говорил он. — Потом разные бабы и товарищи баловали его за смазливое личико, а теперь начнется не баловство, а столкновения с учителями. На него слишком долго смотрели сквозь пальцы, и ему будет тяжело, когда его заберут в руки. И это казарменное остроумие развили в нем, поощряя все выходки милого малютки! От этого его надо отучить. Он ведь лентяй, а, право, нет ничего хуже остроумного лентяя: из него может выработаться пошляк, невежда, с гордостью несущий на показ свою пошлость.

— Что же делать, что делать? — волнуясь, говорила Катерина Александровна. — Я сама знаю, что он может погибнуть. С одной стороны, черствая и сухая грубость, с другой — распущенность и потакание его ошибкам испортят его совершенно… И вообще это воспитание вдали от семьи мне не по сердцу… Но что же мы-то можем сделать?

— Надо взять его домой. Я стану платить за него в гимназию. Потом похлопочем, чтоб его приняли на казенный счет. Хлеба на него достанет. Ты знаешь, у меня кое-что остается от заработков…

— Еще лишний человек на твою шею…

— Что об этом толковать. Лучше нам стесниться, чем видеть, как он сделается негодяем. Ты лучше о том скажи, как мы растолкуем это Марье Дмитриевне.

Катерина Александровна задумалась; она понимала, что это действительно самая трудная сторона задачи. Но покуда она еще надеялась справиться с матерью и выбрала первую удобную минуту для объяснения. Марья Дмитриевна замахала руками, несмотря на то, что ей очень хотелось видеть Мишу постоянно около себя, она сразу остановилась на своей обычной мысли, что будет, если Александр Прохоров бросит Катерину Александровну, а с ней и всю семью. Сколько ни старалась Катерина Александровна доказать неосновательность этой мысли, Марья Дмитриевна и слушать не хотела.

— Другое дело, Катюша, если бы он был твой муж, — говорила она, — а то ведь все они так-то обещают золотые горы, да ничего не делают. Возьмет да бросит, вот тебе и будем у праздника!

— Да поймите, что он не такой… Впрочем, если только это вас останавливает, то этой помехи скоро не будет… Я скоро повенчаюсь с Сашей…

— Ну, тогда дело другое.

Разговор кончился, Катерина Александровна передала его содержание Александру Прохорову. Он заметил, что дело, значит, обстоит благополучно, так как Мишу ранее весны нечего брать из училища на праздную жизнь дома; весной же можно будет взять его и, подготовив летом, отдать в гимназию в начале следующего учебного года. Весной предполагалось сыграть и свадьбу, так как в приюте «машина была в полном ходу», как выражалась Катерина Александровна, и сама Катерина Александровна настолько подготовилась, что могла сдать и экзамен на звание домашней учительницы, и экзамен для слушания лекций повивального искусства. Молодые люди успокоились насчет будущности Миши и заметили, что им не придется быть такими же безучастными свидетелями гибели этого ребенка, какими они были при постепенной гибели Скворцовой. Но покуда они работали и учились, покуда они жили, отдаваясь всем тревогам дня, за их спинами, за ширмами спальни Марьи Дмитриевны шли толки о них, готовившие отпор исполнениям их планов. Марья Дмитриевна отрапортовала своему высшему начальству, что «сам-то» хочет взять ее Мишу из казенного училища. Высшее начальство неодобрительно нахмурило брови.

— Что же, такого же разбойника хочет приготовить, как сам? — произнесло оставленное в бездействии колесо общественной машины. — Мало, видно, их таких-то, так детей вербовать вздумали… Что же, вы согласились?

— Нет, батюшка Данило Захарович, не согласилась, не согласилась! Говорю, пусть сперва женятся, а сама, знаете, думаю: оттяну дело, чтобы с вами, отец родной, посоветоваться…

— Умно сделали! — одобрил Данило Захарович. — Сами развратничают и бог знает, какие дела делают, — так еще мало, хотят детей тому же научить… Не только жить нельзя детям у них, но пускать детей к ним не следует. Я и своему Леньке запретил бы ходить в этот вертеп, если бы не проклятая математика… В институте, когда Лидя туда поступит, отдам распоряжение, чтобы не пускали их ни ногой.

Марья Дмитриевна смутилась.

— Они повенчаются, батюшка, повенчаются, — оправдывала она дочь и будущего зятя.