Николай Струтинский: Дорогой бессмертия

— Ну, посмотри! — повелевал немец.

Паша подняла глаза. Узнала, да, конечно! Это связной партизанского отряда. Как его изуродовали…

— Отвечай! — нетерпеливо повторил гестаповец.

— Я его не знаю.

— Знаешь! — раздраженный гестаповец поднес зажигалку к лицу Паши. — Савельева! Нехорошо на красивом лице иметь ожоги. Ты что, оглохла?

Паша посмотрела прямо в лицо палачу. Клацнула зажигалка. Вот огонек совсем близко, и сразу жгучая боль разлилась по подбородку.

Гестаповец не выдержал блеснувшей молнии и расширенных зрачках Савельевой. Он увел свои глаза, отступил.

— На стенку его! — как бы защищаясь, прокричал гестаповец, указав рукой на парня, готового броситься на мучителя. Солдаты подвесили партизана за руки.

— Продолжим разговор. Кто ты такой? Кто тебя прислал в Луцк? Откуда знаешь эту? — допрашивал гестаповец.

Паша впилась глазами в парня. Неужели скажет? Но когда их взгляд скрестился, убедилась: такой не выдаст!

Каждый день Пашу Савельеву приводили на допрос. И каждый раз её пытали. У нее уже притупилось чувство страха, ощущение боли. Тяжело ей, неимоверно тяжело. Из-за систематических пыток все тело словно горело в огне.

В один из таких дней Евдокия Дмитриевна и ее сестра Евфросиния Дмитриевна встретили Пашу в коридоре, когда ее вели на очередной допрос. Как не выскочило из груди материнское сердце! Похудевшая, вся в ссадинах Паша собрала последние силы, выпрямилась, улыбнулась, дабы не казаться страшной. Она рванулась к матери, но надзиратель оттолкнул ее в сторону.

— Пашенька, милая… Пашенька! — заголосила мать.

Коридор огласился истерическим женским плачем.

— Берегите себя! Я люблю вас и моих…

Тяжелый удар по голове оборвал фразу, но все, кто услышал ее, поняли, какое великое чувство связывает комсомолку с ее боевыми товарищами.

Это была последняя встреча Евдокии Дмитриевны с дочерью. Очнувшись от удара уже на пороге камеры, Паша успела крикнуть:

— Мужайтесь! — Эхо стоном отозвалось под каменным сводом.

В муках и страданиях встретила Паша Савельева новый год. Не суждено было осуществиться девичьим грезам. А прожито всего двадцать пять лет! Как мало! Жить бы да жить… Но и эти годы не прошли бесследно. Катится волна народного гнева против оккупантов. Скоро, скоро она сметет захватчиков. На сердце легко, ведь и она помогала Родине в этой суровой борьбе.

Паша сидела в камере, прислонившись головой к сырой стене. О чем она думала? О мучениях? О смерти? Нет! Вот уже много вечеров пыталась хоть в малейшей степени понять, кто их предал. Кто? Придирчиво перебирала фамилии неустрашимых друзей, их боевые подвиги, деловые качества каждого и не смогла на ком-то остановиться. Нет, среди них не надо искать, это кто-то из примазавшихся к нам, с отравленным, черным сердцем… Началось с ареста Громова, его не случайно выследили. Кто за этими сырыми стенами делит сейчас ее участь? Она видела одного Ткаченко. Но одно ясно — все, кто сюда попал, держатся стойко, мужественно. А что сейчас делают товарищи, оставшиеся на свободе? Какое счастье, что матери удалось вырваться из этих застенков! Как ей стало известно, за неимением улик ее освободили.

Паша мысленно перенеслась домой. Она знала, как велико горе матери! Но Паша не подозревала, что поседевшая Евдокия Дмитриевна вместе со своей сестрой с того дня, как их выпустили из замка Любарта, каждое утро и в полдень являлись к его мрачным стенам с харчами, обвернутыми в белую салфетку, и слезно просили часового передать их «доченьке Савельевой».

— Возьми, миленький, она голодная, не евши уже который день… — с заплаканными глазами молила мать.

— Прочь, прочь, а то и тебя туда же? — отгоняли часовые.

Женщины подолгу дежурили у замка, но харчи для Паши им так и не удалось передать.

13 января 1944 года, в полдень. Пашу повели на допрос. Она еле волочила ноги. Опять оказалась в камере пыток. Все тот же моложавый истязатель. Только он был бледнее прежнего, метался по комнате, как зверь в клетке. Паша стояла перед ним с суровым, но спокойным видом. Здесь, лицом к лицу, она поняла всю обреченность фашиста. Одна из заключенных ей как-то шепнула: «Наши наступают, близко»… Может быть, чувствуя надвигавшийся день возмездия, гитлеровец не мог совладать со своими нервами? Жалкая шкура! Ни за чьей спиной не спрячешься!

Повторилось, уже в который раз, одно и то же: Пашу били, пытали… Она бросила фашистам в лицо:

— На мне не отыграетесь! Ваша песенка спета! Мы вас переживем!