Николай Лесков: Колыванский муж

Я спал довольно долго и крепко и проснулся как будто от оживленного говора, который слышался снизу.

Это и в самом деле было так.

При пробуждении своем я услыхал три раза и твердо повторенное:

- Nain! nain! nain!

Это произносил молодой, сильный голос и произносил именно "nain", а не "nein", и притом с усиленною твердостью и с энергией. Голос мне показался знакомым.

Другой, более густой, но тихий голос отвечал:

- Но ведь это же очень несправедливо и странно, Аврора. Ты должна же признать, что если не прав и даже много виноват я в своей непростительной несдержанности и грубости, для которой я и не ищу оправданий, то ведь не правы и они.

Это был голос моряка Сипачева.

В ответ на его слова опять послышалось то же самое упорное:

- Nain, nain!

- Какое возмутительное упорство!

- Nain, это не упорство. Упорство в тебе.

- Ну, в таком случае это - дикость.

- О да, да! Непременно! Но тебе, может быть, неудобно говорить о дикости! Ведь ты сегодня именинник, мы сегодня пируем здесь твой день, и я тебя увела сюда не для того, чтобы говорить о прошлом, а для того, чтобы сказать тебе наедине радость, что открывается в настоящем и будущем.

- Ты всегда живешь в будущем.

- Nain! Я живу только в настоящем, но для будущего.

- Слушаю.

- Onkel барон сейчас мне шепнул, что он получил от Литке ответную депешу: тебя назначают на корабль, который вышел в кругосветное плавание. Он теперь уже в Плимуте, и ты должен его догнать; тебе послезавтра надо выехать.

- Гм!.. Прекрасно. Это барон Андрей Васильевич все исполнил по вашей команде, милая Аврора?

- Аврора никем не командует.

- Я готов... готов, и я даже рад, что ты это исхлопотала, Аврора.

- Еще бы не радоваться! Это единственный способ дать всему успокоиться. Ты после возвратишься домой с успокоенным сердцем.

- Да, но только это ведь я возвращусь не ближе как через два года, Аврора.

- Да, это будет всего через два года; но если сильно над собою наблюдать и хорошо себя школить, то и этого времени довольно, чтобы переделать в себе, что не годится.

- Это все один я должен в себе все переделывать?

- Конечно, ты; но вовсе не все, а только то, что мешает твоему семейному благополучию.

- А два года из жизни вон?

- Почему "вон"? Что употреблено на исправление себя, то не потеряно. Дело не в долгой жизни, а в достойной жизни.

- А другие в это время ничего не будут в себе ни исправлять, ни переделывать?

- Им нечего переделывать. Разве постараться сделать себя хуже.

Аврора захохотала и шутливо добавила:

- Может быть, ты думаешь, что это и стоило бы для тебя сделать?

- Я думаю, не это, а я думаю, что я вспыльчивый и дурно воспитанный человек, но что и те, кто привел меня в состояние безумного гнева, тоже не правы.

- Nain! - перебила Аврора.

- Вы поступали со мною непростительно дурно.

- Nain!

- Вы поступили зло, упрямо, узко...

- Nain!

- И наконец, бесчестно!..

- Nain!

- Вы отравили мое спокойствие, вы лишили меня возможности откровенных отношений с моими родными, сделали всех детей лютеранами, когда они должны были быть русскими.

- Nain!

Очевидно, ей теперь хоть кол на голове теши - она все будет твердить свое "nain".

Я приложил глаз к одной из резных продушин сушильной стены, чтобы посмотреть на ее лицо. Я хотел видеть, какое оно теперь имеет выражение, - и оно меня неприятно поразило. Это лицо ясно говорило, что Аврора не желает знать никаких доводов и что к справедливости или к рассудку в разговоре с нею теперь взывать напрасно. Она видела только то, что хотела видеть, и шла к тому, чего хотела достигать. Все это можно бы принять за тупость, но такому заключению противоречил быстрый и умный взгляд ее изящных серых глаз и чертовски твердое выражение подбородка.

Произнося слово "nain", она точно что-то отгрызала и, откусив, даже не смыкала губ, а оставляла их открывши, чтобы опять еще и еще раз что-то перекусить и бросить. Ее белые, правильные зубы были оскалены, как у рассерженного зверька.

Она говорила стоя, поворотясь к собеседнику спиною, и судорожно копала и расшвыривала землю палкою своего серого кружевного зонтика с коричневой лентой.

Моряк сидел на одной из скамеек; но когда Аврора на все его доводы ответила "найн", он порывисто встал и сказал:

- Ну, хорошо. Довольно. Я не буду с тобою более спорить. Я тебя даже очень благодарю. Твое жестокое упрямство послужит мне в пользу... Когда я буду от вас далеко... и один... и когда мне станет о вас скучно... я вспомню тебя вот такою, какой вижу теперь... и мне будет легче.