Это началось еще с самого младенчества: понесут, бывало, Савку причащать - Керасивна кричит:
- Що вы робите! не надо; не носить его... се така дытына... неможна его причащать.
Не послушают ее - она вся позеленеет и либо смеется, либо просит народ в церкви:
- Пустите меня скорее вон, - щоб мои очи не бачили, як ему будут Христовой крови давать.
На вопросы: что это ее так смущает? - она отвечала:
- Так, мени тяжко! - из чего все и заключили, что с тех пор, как она поисправилась в своей жизни и больше не колдует, черт нашел в ее душе убранную хороминку и вернулся туда, приведя с собою еще несколько других "_бисов_", которые не любят ребенка Савку.
И впрямь, "_бисы_" жестоко расхлопотались, когда Савку повезли в монастырь: они так поджигали Керасивну, что та больше трех верст гналась за санями, крича:
- Не губите свою душу - не везите его в монастырь, - бо оно к сему не сдатное.
Но ее, разумеется, не послушали, - теперь же, когда пошла речь об определении мальчика в училище, "откуда в попы выходят", - с Керасивной сделалась беда: ее ударил паралич, и она надолго потеряла дар слова, который возвратился к ней, когда дитя уже было определено.
Правда, что при определении Савки явилось было и еще одно маленькое препятствие, которое состояло в том, что никак не могли найти его записанным в метрические книги перегудинской церкви, но это ужасное обстоятельство для школ гражданских - в духовных училищах принимается несколько мягче. В духовных училищах знают, что духовенство часто позабывает вписывать _своих_ детей в метрики. Окрестивши, хорошенько подвыпьют - боятся писать, что руки трясутся; назавтра похмеляются; на третий день ходят без памяти, а потом так и забудут вписать. Случаи такие известны, и, конечно, так это было и здесь, а потому хотя смотритель руганул причет пьяницами, но мальчика принял, как он записан по исповедным росписям. А в исповедных росписях Савва был записан прекрасно: точно, и даже не по одному разу в год.
Этим все дело и исправили, - и пошел хороший мальчик Савка отлично учиться - окончил училище, окончил семинарию и был назначен в академию, но неожиданно для всех отказался и объявил желание быть простым священником, и то непременно в сельском приходе. Отец молодого богослова - старый Дукач к этому времени уже умер, но мать его, старушка, еще жила в тех же Парипсах, где как раз об эту пору скончался священник и открылась ваканция. Молодой человек и попал на это место. Неожиданная весть о таком назначении очень обрадовала парипсянских казаков, но зато совершенно лишила смысла остаревшую Керасивну.
Услышав, что ее крестник Савва ставится в попы, она без стыда разорвала на себе плахту и намисто; пала на кучу перегноя и выла:
- Ой земля, земля! возьми нас обоих! - Но потом, когда этот дух ее немножко поосвободил, она встала, начала креститься и ушла к себе в хату. А через час ее видели, как она вся в темном уборчике и с палочкой в руках шла большим шляхом в губернский город, где должно было происходить поставление Саввы Дукачева в священники.
Несколько человек встретили на этом шляхе Керасивку и видели, что она шла очень поспешаючи, - ни отдыхать не садилась и ни о чем не разговаривала, а имела такой вид, как бы на смерть шла: все вверх глядела и шепотом что-то шептала, - верно, богу молилась. Но бог и тут не внял ее молитве. Хотя она и попала в собор в ту самую минуту, когда дьяконы, наяривая ставленника в шею, крикнули "повелите", но никто не внял тому, что из толпы одна сельская баба крикнула: "Ой, не велю ж, не велю!" Ставленника постригли, а бабу выпхали и отпустили, продержав дней десять в полиции, пока она перестирала приставу все белье и нарубила две кади капусты. - Керасивна об одном только интересовалась: "чи вже Савка пип?" И, узнав, что он поп, она пала на колени и так на коленях и проползла восемь - десять верст до своих Парипс, куда этими днями уже прибыл и новый "пип Савка".
XIX
Парипсянские казаки, как сказано, были очень рады, что им назначили пана-отца из их же казачьего рода, и встретили попа Савву с большим радушием. Особенно их расположило к нему еще то, что он был очень почтителен с старой матерью и сейчас же, как приехал, спросил про свою "крестную", хотя наверно слыхал, что она была и такая, и сякая, и ведьма. Он ничем этим не погнушался. Вообще всем показалось, что человек этот обещал быть очень добрым священником, и он таким и был на самом деле. Все его полюбили, и даже Керасивна ничего против него не говорила, а только порою супила брови да вздыхала, шепча:
Читать дальше