Юрий Нагибин - Председатель

Несколько женщин издали наблюдают за отъезжающими. На их лицах не приметно ни сочувствия, ни жалости, скорее - отчужденность и осуждение.

Доня с детьми забирается в кузов, Семен садится в кабину. Появляется Алешка, с угрюмым видом залезает в кузов.

- Где тебя черти носят? - ворчит Семен. Грузовик трогается.

Трубников стоит на улице возле своего дома. Надежда Петровна из-за калитки с грустной нежностью глядит на мужа. Она понимает, что отъезд Семена для него поражение. Трубникову хотелось сделать того счастливым даже против его воли. Он давно списал Семену все его подлости и предательства, стремясь лишь к одному: чтобы тот признал его правду.

Грузовик поравнялся с Трубниковым, шофер слегка притормозил - может, захочет попрощаться с отъезжающими.

Доня высунула из-за узлов заплаканное лицо.

- Прощай, Егор, знать, больше не увидимся. Не поминай лихом.

Трубников молча наклонил голову.

Не получив ожидаемого знака, шофер прибавил газу. Семен даже не взглянул на Егора, зато Алешка так и прилип к нему глазами.

Надежда Петровна подошла и положила руку на плечо мужа.

- Что поделаешь, Егор, не мог Семен смириться... Клубы едко воняющего дыма и пыли заволокли грузовик, затем он снова четко обрисовался уже в конце улицы.

Алешка все глядел и глядел на оставшуюся позади деревню.

И вдруг забарабанил по крыше кабины. Шофер резко затормозил

Алешка выпрыгнул из кузова, обошел машину, вплотную приблизился к сидящему в кабине отцу.

- Прощай, батя... Поклон тебе до сырой земли... Хрен ты меня больше увидишь!

- Тэ-эк... - Семен отвел взгляд в сторону.

Алешка прошел вдоль машины, кивнул матери. Младшие ребята, вцепившись руками за борт, чеграшами (так в книге. Д.Т.) выглядывали из кузова.

Доня ткнулась лицом в платок. Машина тронулась...

Алешка остался на дороге.

- Хоть один в семье умный оказался, - скрывая за ворчбой (так в книге.Д.Т.) радость, говорит Трубников Надежде Петровне.

- ...Егор Иваныч! - слышится истошный женский голос - Егор Иваныч!

Подбегает раскрасневшаяся, с мокрым лицом старуха Самохина.

За ней бегут Нюра Валежина и другие работницы молочной фермы.

- Егор Иваныч! - Она всхлипнула. - Прасковья померла!

Трубников мертвенно побледнел

- Ты что брешешь? Я утром ее видел!

- В одночасье скрутило! Подошла к сепаратору, схватилась за сердце и упала. Мы ей зеркальце ко рту - не дышит.

- Доктора надо! Темнота!

- Был доктор, - говорит, подходя, Кочетков. - Ей уже не поможешь.

И как нередко бывает во время несчастья, откуда-то враз набежало множество людей.

- Вели вывесить траурные флаги, - говорит Трубников Кочеткову и, приметив его неуверенное движение, твердо добавляет: - Да, флаги! Страна потеряла государственного человека!

Полощется траурный флаг. Улица запружена народом.

У крыльца дома, где прожила свою долгую жизнь Прасковья, стоит грузовик со снятыми бортами, обтянутый темной материей, - убранная цветами платформа. Двери распахиваются, и возникает гроб, который несут на своих плечах: впереди Трубников и Кочетков в военной форме, при всех регалиях, за ними Игнат Захарыч, кузнец Ширяев, Павел Маркушев и плотник Коршиков. Затем появляются Нюра Валежина и Лиза Маркушева, несущие на подушках награды покойной - Золотую Звезду и орден Ленина.

Гроб устанавливают так, что мертвое лицо Прасковьи обращено к улице. И такая сейчас тишина над деревней, что негромкие слова Трубникова, обращенные к усопшей, слышны всем:

- Принимай парад, Прасковья! Трубников шагнул вперед и взмахнул кнутом Оглушительно, словно ружейный залп, хлопнул пастуший бич.

И тут же в конце улицы ему ответил другой...

...третий...

...четвертый...

И впервые, собранное воедино, тысячное колхозное стадо потоком устремилось по улице, мимо гроба Прасковьи.

Идут могучие красно-пестрые холмогорки с тяжелым выменем, идут черные с белыми мордами задастые ярославки, идут остфризы, белые с вкраплением черного, угольно-черные с белыми пролысинами и веселой сорочьей расцветки; идут коровы с рогами круто выгнутыми, как у муфлона, только в другую сторону, с рогами торчком, как у кашмирской козы, с рогами в виде маленьких острых ножей.

Сшибаясь боками, вздымая густую медовую пыль, проходят коровы перед мертвой старухой и поворачивают морды к потонувшему в цветах гробу.

Идет стадо, такое огромное и величественное и вместе беспомощное без ежедневной, ежечасной заботы человека.

А Трубникову, стоящему возле гроба, вспоминается другое стадо: несколько жалких, тощих, облепленных навозом одров, которых Прасковья хворостиной выгоняла на первый выпас после зимней бескормицы. Вот с чего началось нынешнее великое стадо, проходящее сейчас по деревенской улице.