Андрей Назаров: Песочный дом

- Не играли мы этот год, - почему-то сказал Лерка, указывая на снежный бастион. - А крепость можно сладить на славу.

Сахан голос потерял от неожиданности, сквозь засветившуюся радость разглядывал Лерку. "Скучаю по нему, - мелькнуло, - давно как скучаю по нему".

- Так не поздно! - выкрикнул, совладав с голосом. - Залить - и за пару дней тут такое будет!

- Хорошо бы, - сказал Лерка растерянно. - Давай, Сахан.

Лерка ушел, Сахан облокотился о парапет, с застывшей улыбкой следил, как, набирая ход, обрушивается подъездная дверь.

"Вот и снова дождался - да не того. Мой-то Лерка вышел весь, а этот странный, больной. Вот и конфетки-бараночки... А я-то полгода про смену юную плел, да чистоту рядов, да про врагов внешних с внутренними. По ветру плевал, шестерил, папашу убитого, как чурбачок, под ноги подкладывал, чтоб только рожу начальство приметило. Гладеньким стал - не ухватишь. И таким-то подлецом за Лерку хотел уцепиться, за дружбу его? Да ему все это начальство с холуями да покоями мраморными еще отвратнее, чем мне, - он-то ими с детства сыт. Другим Лерка живет, да только чем - мне не скажет. Кто я ему? Дворовый мародер, выскочка с барабаном. И позабавиться он со мной согласился - как обноску кинул, чтоб места своего не забыл".

Сахан оттолкнулся от парапета, ушел непослушными шагами и не помнил дней своих и часов, когда заливал из шланга снежные укрепления, что-то добывал, ругался с кем-то, а потом с тупой покорностью, как приговоренный, взошел на ледяной вал и ударил сбор.

# # #

Авдейка, вскочивший на призывную барабанную дробь, зажмурился от сверкания снежной пыли. Прибранный выпавшим за ночь легким снегом, двор таился в голубых изломах, льдистые блики скользили по неприступной стене крепости, и сыпались удары белых барабанных палочек.

У опушенной снегом пирамиды угля возле кочегарки шло деление на "фашистов" и "наших". Поредевшие Сопелки еще до начала игры успели подраться за места в наших, а эвакуашки, обреченные представлять фашистов, держались вокруг Марьяна, крепкого круглоголового парня, недавно вернувшегося из Горького. По силам и старшинству Марьян мог претендовать на место в наших, но он помнил свой двор и держался правил.

- Я вырос! - кричал Болонка. - Не пойду в фашисты!

- Все выросли, - ответил изуродованный Сопелка.

- Я теперь сильный, я гири поднимаю, - настаивал Болонка.

- Все гири поднимают. К нам эвакуашку, к нам! - кричали фашиствующие Сопелки, завязывая тесемки ушанок.

"Гордецы, - лениво думал Сахан, наблюдая за распрей и механически стуча в барабан. - В эвакуации они не были, патриотизм проявили. А дело и выеденного яйца не стоит: не ждали власти, что немцы за три месяца к Москве выйдут, вот и бросили здесь этих недоумков с мамашами за ненадобностью. Поди и папаша мой от гордости в яме своей пухнет. А не наградили бы ямой - на мосту медяки клянчил".

# # #

Услышав барабан, Лерка сбросил ноги с постели, где лежал, не раздеваясь, застывший между явью и сном.

Она ждала вчера, его Степка, стосковалась, у двери сторожила. Впустив, лязгнула засовом, наглухо заслонясь от чужих, и обхватила, обдала дрожью. Лерка подхватил на руки бьющееся свое счастье, снес ступенями, уложил на топчан, не отстраняясь ни на миг, вошел в отверзшееся тело, вбивая в него отчаяние свое, и с каждым Степкиным стенанием, как никогда долгим, понимал все тоскливее - не очнется она, не узнает, не с ним она вовсе, и это не он так яростно всаживает в нее бесчувственную плоть, будучи не в силах излить весь свой дневной ужас, а кто-то третий потешается здесь над ними, играет ими, играет в них.

Наконец с детским нелепым вскриком он отдал ей все, опал, забылся - и тут Степка заплакала. Она впервые плакала ему - и капкан защелкнулся, Лерка понял, что никогда уже не откажется от нее, и не таясь вышел из кочегарки на первый свет, ко всему и всем безразличный.

Вернувшись, он не смог уснуть, сидел в своей постели перед чёрным сгустком рояля, неотвратимо проступавшим на свету, а потом решился, подошел крадучись, но едва опустил руки на клавиши, как звуки отозвались в нем болью, потревоженными зубьями капкана.

- Как же теперь? - спросил Лерка.

Он захлопнул рояль, с головой забился в подушки, втиснулся между ночью и днем и лежал не шевелясь, сокрушенный своей победой, пока барабан Сахана не поднял его к окну. Лерка увидел полный движения и света прямоугольник двора, удивился, зачем ему было затевать эту дворовую потеху, и задернул было штору, но внезапное ожесточение заставило его снова взглянуть вниз.