Юрий Никонычев: Грезы Скалигера

- Уедем, Юлий, уедем, ты здесь погибнешь.

- Я не могу. Я должен пережить смерть родителей, я должен создать рой фантомов, попытаться из них хотя бы сделать нормальных людей, я не смогу, потому, что я там буду один. А ты погибнешь в авиакатастрофе. Я даже вижу, как ты, израненная, будешь лежать на белом снегу, обнажится твоя наполовину окровавленная нога и белая ягодица и жуткий чукча, испробовав тебя на живучесть лыжной палкой, расстегнет свой тулуп и изнасилует. Как? Больно?

- Я не могу сдержать слез. Ты видишь все. Но я этого не страшусь. Во всяком случае до этого момента мы будем вместе. И ты, может быть, сможешь мне чем-то помочь?

- Я могу тебе сейчас помочь. Какая ты Анна Матвеевна - ведь ты Николь.

- Боже мой! - только и сказала Рабер и тихо отошла в сторону.

- Для меня все кончилось. Моя голова превратилась в сгусток, в котором происходят разнообразные интересные и пугающие процессы.

- Но как же твой трактат о слове? Ты зачем писал его?

- Я его присвоил от сущности Скалигера. Я вошел в его образ, а он вошел в мой. Я вызвал его, а он зовет мой обратно. Но обратных путей нет. Россия никого никогда не отпускает обратно. Россия - это смерть.

А ты все плаваешь в феодосийском море. Кушаешь всякие сладости, наслаждаешься солнышком, разглядываешь с любопытством, что же скрывается за плавками молодых мужчин, которые нарочно все чаще и чаще проходят мимо тебя по горячему песку пляжа. Если бы они знали, что ты любительница маркиза де Сада, то непременно бы накинулись на тебя скопом и доставили тебе удовольствие. Но это знаю я, а я далеко, в этой чертовой России, на этом острове, который сам себе изобрел, как символ, и теперь живу в этом символе, и боюсь за него, создавая попеременно то отталкивающие, то добрые образы из сказок своего больного ума.

Посадили в клетку. За что? Отпустите, сволочи! Почему у нас, если кто-то в форме, за которую я плачу налог, он же меня в клетку и сажает. Что за порядки? Приказываю отныне всем ходить в цивильном.

- Вы это правильно заметили, - сказал Арон Макарович Куринога.

- Куда ж вы подевались, Арон

- Да мы как-то с Лией Кроковной заплутали в дебрях любви. Вы истинный писатель, Скалигер! И это я говорю серьезно и глубоко.

- Благодарю.

- Не надо благодарностей. Я теперь понял, куда вы всех нас рожденных вашим гениальным умом завели. Вы показываете нам Россию? А чего на нее смотреть? Вы что: Радищев, "Из Петербурга в Москву"? Вы что: " Пострашнее Пугачева "?

- Не издевайтесь.

- Я просто хочу сказать, что вам пора от всех нас избавляться. Иначе будет плохо. Вы нас расселите. Вас убьют и некому будет заниматься ассенизаторством.

- Как же мне избавиться от вас, если я сошел с ума? Даже Платон, которого я искренне ненавижу, - стал реальней реального. Посмотрите на его рожу. А то, что они вместе с генералом, который помог Платону, засадили меня в клетку? Это что? Выдумки?

- Вы забываете, что вы Бог, милый Юлий. Ваша субстанция возвышенна. Что бы с вами ни случилось здесь, вы прекрасно будете себя чувствовать в другом месте, вот где - не могу сказать.

- В серафических слоях атмосферы?

- Возможно. Там ваши родители. Вам поможет Петр Калибанов. Он хоть и молодой врач, но делает сложнейшие операции. Поверьте мне.

- Я вам верю. Я верил и верю во все то, что напечатано. И старался всегда читать только то, что невозможно понять.

- Вот и следствия. А надо б Антошу Чехонте. Без затей.

Недалеко стояли Лия Кроковна, Аркадий с воблой и монтер Кондер. Я взглянул на них с сожалением. Они все исписаны мной, все рассказаны до той поры, за которой начинается анархистская человеческая физиология и которую, может, и в самом деле стоит продолжить. А не читать Антошу Чехонте, как того советует сытый и удобный Арон Макарович Куринога.

- А я не согласен, Скалигер, чтобы какая-то падаль, типа генерала, могла руководить мной! Ты прекрасно знаешь мою подлую и счастливую жизнь: кого хотел - того имел. А генерала я не хочу. Тем более, что это не генерал - это Гришка Ручинский, спиздивший шинель у Платона. Так ведь?

Я согласно кивнул головой.

- Эй, Платон, пидорас, как говорил наш незабвенный вождь, твой-то генерал, было время, у тебя шинель пиздил, а ты его поручения выполняешь!

Платон повел оловянными глазами, с него как будто спала какая-то пелена и он радостно задумался: "А я-то, черт, все интересуюсь, кого это он мне напоминает? А это Гришка Ручинский".

Платон поймал Гришку Ручинского и стал сдирать с него генеральские регалии.