Семен Юшкевич: Левка Гем

Вошла Этель, и во тьме шаги ее казались покорными.

– Кто там? – прошептала Песька.

Она присела на кровати, морщась от острой боли, и, повернувшись, бросила во тьму:

– Моя душа с тобой, Этель!

Этель не ответила и пошла раздеваться.

– Кто-то стучит, – произнесла она вдруг громко и прислушалась.

– Где стучат? – спросила Голда сонным голосом.

Песька замерла.

– Конечно, это он, – пронеслось у нее.

– Стучат, – послышался из лавочки голос Мотеля. – Сейчас узнаю, что это.

– Опять разговоры, – проворчал Мендель. – Даже ночью нет покоя!

Упал железный крюк. Проснулся ребенок и от страха заплакал.

– Вот уж ночь, – недовольно сказала Голда и поднялась. – С кем это Мотель разговаривает?

Донеслось восклицание, потом голос, знакомый, невозможный…

– Но это Левка, – все плохо соображая, крикнула Песька, – ну да, Левка. Я с ума сошла! Зажги, Этель, лампу.

Никто не понимал, что случилось, а темнота вносила еще больший беспорядок в начинавшийся шум.

– Кто приехал, кто? – допрашивала Голда, поймав чьи-то руки. – Как он смел приехать, слепая лошадь! Пусть едет назад!

– Конечно, назад, – мрачно поддержал Мендель. – Как здесь темно. Вот уж темно! Я тоже говорю: назад! Закройте двери, – его еще могут увидеть. Почему он приехал? Маня, зажги лампу…

Комната осветилась вдруг. Наступил тревожный миг. Кто-то робкими шагами входил в комнату и, казалось, шел бесконечно долго, бесконечно медленно.

– Это Левка, – равнодушно сказала Маня. – Подождите, я закроюсь.

– Левка, – прошептала Песька, – Левка!..

– Почему ты вернулся? – с негодованием спросил старик.

– Ты спрашиваешь, – крикнула Голда, выходя из столбняка. – Да, да, это Левка. Приехал молодец! Ну, что скажешь, старый дурень, – набросилась она на мужа. – Расскажи-ка, как ты у Бога теперь в доме стекла выбьешь?

– Если ты, Левка, не уедешь, – мрачно сказал Мендель, – я сейчас иду повеситься. А ты, Бог, спишь! Ты не слышишь, Бог, не хочешь слышать? Без стыда, Бог.

– Зачем разговаривать с ним? – спросила Голда. – Возьмите палку и гоните его, как собаку. Как ты смел приехать, слепая лошадь? Молчи, Песька, теперь кричать нужно, драться нужно, кусаться нужно. Встань! Утюгом разбей ему голову. Или мы все с ума сошли. Этель, молчи, не могу слышать твоего голоса. И деньги пропали, деньги пропали!..

Она не выдержала отчаяния и ярости, терзавших ее душу, и стала рвать на себе волосы.

– Дайте мне сказать, – слабо запротестовал Левка. – Дайте же.

Он стоял, облитый светом лампы, такой изнуренный, такой несчастный…

С одежд его текла вода; он топтался на месте и повторял, словно перед ним стояли толпы судей: «Дайте же мне сказать».

– Что сказать, слепая лошадь? – перебила его Голда. – В Америке тебе плохо? В Америке? В Америке? – все возвышала она голос.

– Ну да, – все как бы умоляя, ответил Левка. – Вот вы кричите, и у меня нет мыслей. Почему-то я их теряю. Я ведь вам прежде сказал, что не едется. Я таки хотел, я таки уехал, но, как раз кстати, не мог уехать. Почему-то не мог. Честное слово, не мог, верите? Я сам говорил себе и так и вот так, я кричал на себя, не помогало, не помогало!..

Песька сидела неподвижно и внимательно, внимательно, слушала. Как будто к ней доносились звуки из другого мира, и могла лишь по тону – не по словам – разобрать истинный смысл, она тихо повторяла все, что говорил Левка. И сердце ее разрывалось от жалости к нему.

– Я и сам не знал, что со мной, почему-то не знал, – говорил Левка, обращаясь к старику и старухе, и они отворачивались от него. – Ну, хорошо! Я говорил себе: Америка! Что означает Америка? Почему мое сердце не согревалось, я спрошу вас? Почему? Какое-то чужое имя, холодное имя! Америка! Вы все что-нибудь чувствуете? Когда я прятался по городам я сидел, как глухой зверь, и думал: Америка! Но когда я лежал, спрятанный под кроватью, и говорил: Америка, – я плакал! Да, да, я плакал. Почему-то захотелось домой. Ведь это разрывает сердце, уверяю вас. Что-то само плачет! Не хочешь, а плачешь! И так заскучал я за камнями, за домами! Я бы полжизни отдал, чтобы увидеть их. А что мне камни в Америке? В каком родстве я с Америкой? И я лежал и плакал. Да, да, я плакал.

– Что же ты хотел смеяться, слепая лошадь? – нетерпеливо оборвала его Голда. – Или нам нужно знать, что ты делал под кроватью? О чем ты здесь будешь думать, в казарме?

– Скверно таки, – согласился Гем и заморгал глазами.

– Ему надо было бы отдохнуть, – робко вмешалась Песька. – Посмотрите на него!.. Мне кажется, он сейчас упадет!..