Елена Старыгина: Зарево

- Здорово, Степка, не заморозил, чуть, - протянул он руку. - Чего не здоровкаешься, - глянул исподлобья на Степана, - или гостям не рад?

- А чему радоваться, ты бы на часы посмотрел - ночь глухая.

- Ну что ночь, ночь - скука прочь. Мы гулять хотим! Да-а, неприветлив ты.... Ладно, короче, оборвал сам себя Артемий. - Накрывай на стол, разговор есть.

Варваре становилось все тревожней. Она поднялась, быстро набросила на плечи потертую старую шаль и выглянула в сени:

- Степа, случилось чего?

- Иди ложись, Варя, нормально все. Артемию погутарить приспичило, сердито косясь в сторону нежданных гостей, успокоил Степан.

Артемий вел себя по-хозяйски: вынул из котомки, подвешенной на гвоздь подальше от мышей, краюху ржаного хлеба, открыл шкаф, прихватив оттуда пяток яиц, огляделся по сторонам, отыскивая взглядом, чем бы еще поживиться, и только после тщательно осмотра кивнул мужикам, чтобы располагались. Достав из кармана бутылку первачка, Артемий тяжело опустился на табурет.

- Давай, выпьем, что ли, сначала, - то ли спросил, то ли приказал он.

Разговор не клеился. Мужики занюхивали хлебом выпитое, шныряли глазами по сторонам и угрюмо молчали. Одного из них, Кирю, Степан знал - скверный мужик. Сталкиваться близко с ним ему, правда, не приходилось, но от людей слыхал, что много кому тот пакости сделал, и то, что Киря появился у них в доме, сулило, скорее, недоброе.

Молчание в кухне беспокоило Варвару больше, нежели бы там кричали и балагурили. Она сидела на кровати, опустив руки, прислушиваясь к своему сердцу. Говорят, сердце вещим бывает. То, что Артемий пришел неспроста, было ясно, как день. Вот зачем только? Если зло имеет на нее самое, днем пришел бы, разобрался, или так же, в переулке опять когда подкараулил.

Потом на кухне заговорили. Тихо, неразборчиво. Варвара старалась напрячь слух, чтобы уловить хотя бы словечко, но слабый гул сливался в единое бурчание, то поднимаясь на тон выше, то совсем сходя на нет.

Через полчаса прислушиваться было уже ни к чему. Слабое бормотанье переросло в пугающие крики.

- А я говорю, сволочь ты. У меня память цепкая. Ты думаешь, я не помню, как ты кукиш показывал и Сталина клял. Ты, видно, не знаешь, с кем дело имеешь, ты не знаешь, видно, кто я такой и где служу? - нервно орал Артемий.

- Да, знаю я, знаю. Я просто всегда уверен был, что ты человек стоящий, - слышался голос Степана.

- Вот, спасибо, - заржал Артемий. - А ты знаешь, что этот стоящий человек дружбу с тобой водил из-за бабы твоей? Чего вылупился? Из-за твоей бабы, говорю! Я ее охмурить хотел, от тебя увести, да, черт бы побрал твою бабу, гордая она больно оказалась. А теперь мне плевать! Слышишь ты, остолоп белобрысый! - все громче и громче гремел голос Артемия.

- Замолчи, - тоже перешел на крик Степан. - Ты что, Артемий, с перепою чушь-то мелешь?

- Э-э, брат, ошибаешься. У меня перепою не бывает. Я всегда в трезвой памяти.

Варвара сидела, не шелохнувшись. Она понимала, что должна встать, вмешаться в эти грязные крики, но все члены ее сковало каким-то непередаваемым страхом, она сидела, уставившись во тьму комнаты, и шептала: "Я сейчас, Степа, я сейчас".

- Мать, что там происходит? - сонно щурясь, спросил Костя, войдя в родительскую спальню. - Дядько Артемий что-то разбушевался. Может, мне сходить к ним?

- Нет, нет, сына, - встрепенулась Варвара. - Не ходи туда. Не надо. Я сама.

Артемий разошелся не на шутку. Пьяные мужики подначивали его, разогревая сальными словечками в адрес Варвары, и гоготали, нарушая ночную тишину не только дома, но, казалось, и всей округи.

- Ты, Степка, на меня голос не подымай. Я этого не люблю. А говорю я тебе истинную правду. Ради бабы дружбу с тобой водил. Еще немного, и она б смягчилась, да мне ждать неохота стало, надоело ждать. Новый-то год помнишь? Мы с ней на веранде тогда объяснялись-любовались, когда тебя щенок твой пьяного спать уволок. Я сзади к ней подошел, обнял, она аж встрепенулась, засветилась вся.

- Замолчи, - снова заорал Степан.

- А тут, намедни, в переулке ее встретил, - не обращая внимания на крик Степана, продолжал Артемий. - Ноги ее целовал, вижу, тает она, тает, а гордость не дает признаться, что согласная ко мне перейти...

- Замо-олчи-и... - захлебнулся Степан обрушившимся на него гневом.

"Боже, Боже праведный, - Варвара зажимала уши руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, шептала, - это неправда, это неправда, Степа. Боже, Боже праведный".

Костя прижался к матери и ласково, по-сыновьи, обняв за плечи, просил ее успокоиться. Он все рвался туда, в этот кухонный закуток, но Варвара качала головой и с мольбой глядела ему в глаза - "не надо".