Манфред фон Рихтхофен: Красный истребитель. Воспоминания немецкого аса Первой мировой войны

Был я и летчиком от артиллерии. В мое время было ново регулировать стрельбу собственной артиллерии по беспроволочному телеграфу. Чтобы делать это хорошо, авиатору требуется особый талант. Я не мог делать эту работу долго, так как предпочитал сражения. Вполне возможно, что именно офицеры-артиллеристы становятся лучшими летчиками от артиллерии. По крайней мере, у них есть необходимое знание оружия, которому они служат.

Я много раз проводил разведку на аэроплане, особенно в России во время активизации военных действий. Тогда я действовал скорее как кавалерист. Единственным различием было то, что я скакал на стальном Пегасе. Дни, проведенные с моим другом Холком среди русских, были одними из самых прекрасных в моей жизни. Однако война, кажется, заканчивается.

На Западном театре военных действий глаз летчика-разведчика видит вещи, непривычные для кавалериста. Деревни и города, железнодорожные пути и дороги кажутся безжизненными и мертвыми. Тем не менее все находится в непрерывном движении. Только прекрасно обученный, натренированный и наблюдательный глаз может увидеть что-то конкретное с большой высоты и на огромной скорости. У меня отличное зрение, но мне кажется сомнительным, что кто-то может увидеть нечто определенное, глядя вниз на дорогу с высоты 4 тысяч километров. Поскольку глаз является несовершенным инструментом наблюдения, его заменяют фотоаппаратом. Все, что представляется важным, должно быть сфотографировано. Кроме того, нужно фотографировать то, что велено. Если возвращаешься домой с испорченными фотопластинами, весь полет ничего не стоит.

Часто случается так, что летчики, занимающиеся разведкой, участвуют в бою. Однако у них другая, очень важная задача. Часто фотопластина оказывается более ценной, чем сбитая вражеская эскадрилья. Поэтому в принципе летчик-фотограф не должен участвовать в сражениях.

В наше время эффективная разведка на Западе – это трудная задача.

В ходе войны конструкции немецких самолетов претерпели огромные изменения. Наверное, это всем известно. Есть колоссальная разница между гигантским аэропланом и самолетом-истребителем.

Истребитель – небольшой, быстрый и маневренный. Не считая пилота, он не несет ничего, кроме горючего, пулеметов и боеприпасов.

Гигантский аэроплан – это колосс. Его назначение – перевозка большого веса, и он способен делать это благодаря огромной несущей поверхности. Стоит взглянуть на гигантский английский аэроплан [43], который плавно приземлился на немецкой стороне от линии фронта.

Этот аэроплан способен нести невероятный вес. Он легко полетит с грузом от трех до пяти тонн. Его бензобаки такие же огромные, как железнодорожные вагоны. Когда ходишь по такому колоссу, у тебя уже нет ощущения, что он летит. Он «едет», как автомобиль. При повороте в гигантском аэроплане контроль зависит не от твоего мастерства, а от его технических приспособлений.

Гигантский аэроплан имеет большое количество лошадиных сил. Не знаю, сколько именно, но они исчисляются тысячами. Чем больше лошадиных сил, тем лучше. Придет день, когда можно будет транспортировать целую дивизию таким образом. Можно гулять по его фюзеляжу. В одном из его уголков есть нечто неописуемое – телеграфный аппарат, посредством которого можно разговаривать с людьми на земле. В другом углу висят такие привлекательные «ливерные колбасы», которые только можно вообразить. Это знаменитые бомбы, которых так боятся добрые люди внизу. В каждом углу – по пулемету. Это – летающая крепость, и ее крылья с опорами и стойками похожи на аркады. У меня никогда не было большого энтузиазма в отношении этих гигантских самолетов. Я нахожу их ужасными, неспортивными, скучными и неуклюжими. Мне скорее нравятся машины типа «красного малыша». В истребителе вроде моего можно выполнять любые трюки, потому что этот самолет летит, как птица, разве что не машет крыльями, как альбатрос. В конце концов, дело в двигателе самолета. Я думаю, мы придем к тому, что сможем купить себе летательный костюм за полкроны. Влезаешь в него, включишь маленький двигатель с пропеллером, ставишь руки в крылья, а ноги в хвост, сделаешь несколько прыжков для разбега и – поднимешься в небо, как птица.

Дорогой читатель, я слышу, как ты смеешься над моими фантазиями. Но мы пока не знаем, будут ли смеяться над ними наши дети. Пятьдесят лет тому назад все смеялись бы, если кто-нибудь заговорил бы о полете над Берлином. Я помню свои впечатления от первого прилета цеппелина в Берлин в 1910 году. Теперь же любой берлинский ребенок из трущоб никак не реагирует на дирижабли в небе.