Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта

И все же самым гнусным было то, что Ревецкий заставлял молодых солдат разыгрывать всякие унизительные сцены. Хольт испытал это на себе. Наступила ранняя зима с обильными снегопадами и крепкими морозами. И пять часов пехотного учения на стрельбище среди заснеженных холмов и оврагов превратились в сплошную муку. Как-то они снова отправились на ненавистное стрельбище. Хольт шагал впереди взвода с пулеметом на плече, Феттер — его второй номер — волок на себе ящики с холостыми патронами. Они залегли со своим пулеметом прямо на снегу. Неподалеку Хольт приметил обер-фельдфебеля Бургкерта в залепленной грязью водительской шинели. Во всей его фигуре было что-то бычье. Бургкерт имел обыкновение шататься по всей территории казармы, иногда он появлялся в мундире, увешанном орденами. Определенного о нем никто ничего не знал, знали только, что он любимчик командира батальона и потому пользуется особыми привилегиями. У него был вид опустившегося человека, и всегда от него разило вином. Он стоял на высотке, на самом ветру, словно ожидая, чтобы его занесло снегом. Около него уже намело целый сугроб. Засмотревшись на Бургкерта, Хольт прозевал приказ Ревецкого. Тот подскочил к нему и заверещал над самым ухом:

— Сменить ствол! — Затем впился в секундомер. — Пять секунд… Десять секунд… — отсчитывал он.

Руки Хольта окоченели от холода.

— …Пятнадцать…

— Готово! — заорал Хольт.

— Плохо! Из рук вон! Отвратительно! — бушевал Ревецкий. — Лентяй! Бездарь! Кретин! Косорукий, косолапый, косорылый — на целую секунду опоздал!

Хольт лежал не шевелясь.

— А теперь ты у меня попрыгаешь! Изувечу! Встать, живо!

Хольт поднялся.

Унтер-офицер два раза обошел вокруг него, постукивая тростью по сапогам.

— Нет, я придумал кое-что получше! Отныне вы будете молить господа бога, чтобы на войне у меня волос с головы не упал. Будете молиться каждый день! Сегодня же вечером явитесь с Феттером ко мне.

За час до отбоя Хольт и Феттер поднялись на четвертый этаж, где помещались спальни унтеров. Ревецкий жил в одной комнате с Беком и еще одним унтер-офицером, пожилым и спокойным человеком по фамилии Винклер. Когда они вошли, Ревецкий в тренировочном костюме лежал на койке. Он подложил за спину гору подушек в цветастых наволочках, а руки молитвенно сложил на груди. Унтер-офицер Бек брился за столом, ухмыляясь в предвкушении спектакля. Винклер уже лег. Лицо Ревецкого передернулось.

— Мне желательно, чтобы каждый вечер в двадцать один ноль ноль мне читали молитву, — сказал он. — Я решил стать набожным, ведь среди вас, чертей, мне грозит опасность впасть в грех, прогневить господа. Хольт, начинайте!

Бек прыснул.

— А вы, Феттер, вслед за тем сотворите мусульманскую молитву, — распорядился Ревецкий, — на тот случай, если аллах могущественнее Иеговы.

Хольт, не долго думая, начал читать первую пришедшую ему на ум молитву:

— Малютка я и чист душою…

Ревецкий заорал как ужаленный:

— Отставить! Безумный! Полоумный! Слабоумный! Разве это молитва для прусского капрала?

Он передразнил Хольта:

— «Малютка я…» Уж не намекаете ли вы на малый рост своего капрала?

— Никак нет, господин унтер-офицер!

— Вон! — рявкнул Ревецкий. — Явиться через полчаса! И с порядочной молитвой! Из двух частей! Первая — грустная, дабы я мог вспомнить свою возлюбленную матушку и уронить слезу. Вторая — соленая, как оно и положено солдату! Вон!

На лестнице Хольт сказал Феттеру:

— Да он душевнобольной! Выживший из ума шут!

— Какое там! — возразил Феттер. — Нашел себе забаву. Знает, что мы обязаны выполнить любой приказ.

В спальне они созвали совет. Участие в нем приняли почти все — каждый мог завтра попасть в такую же переделку. Выручил Киндхен.

— За три сигареты состряпаю — сказал он. — Я умею кропать стихи. Еще мальчишкой всякие адреса сочинял, к свадьбам там, ко дню рожденья. — Он взял листок бумаги. — Из двух частей, говоришь? Первая — серьезная, вторая — с сольцой? — И тут же начал строчить. Потом попросил: — Рифму на…

— Спать! — крикнул Вольцов.

— Жрать! — подсказал кто-то из угла.

Киндхен быстро управился, прочел стишок вслух и заработал аплодисменты. Хольт поспешил вызубрить зарифмованные строки. А Киндхен, почуяв барыш, сказал:

— Если ему на каждый вечер требуется стишок и вы закажете их мне оптом, я за семь штук, так и быть, скину тридцать процентов. Это вам встанет… пятнадцать сигарет в неделю.

Снова Хольт и Феттер поднялись к Ревецкому.