Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Развлекая меня беседой, он неторопливо перемещался по улице. Парк с «Шашлыками и чебуреками» остался давно позади. Солнце еще не скрылось, мы оба отбрасывали длинные тени, которые, двигаясь справа от нас, ломались при переходе с тротуара на стены домов. Редкие прохожие, приметив униформу, старались сделаться невидимками.

– Утомительно, – снова начал жаловаться Лист, обмахиваясь кожаной тетрадью, – не успеешь разделаться с одними, появляются другие. Недавно какие-то мерзавцы стали развешивать на улицах листовки. Большевистские информационные сводки. О том, как славно бьется Севастополь. Знаете, чем они их приклеивают? Повидлом. Видимо, где-то получают паек. Но я до них доберусь, дайте время. И тогда… Вы говорили о восемнадцатом веке. А ведь тоже было не самое гуманное время.

Мне не хотелось вдаваться в дискуссию. Тем не менее я уточнил:

– Речь шла об идеях восемнадцатого века. Эпохи Просвещения.

– Ну да, об идеях. Идеалах. Гильотина как воплощение равенства и человеколюбия. Помните, что говорили французские революционеры? Я интересовался вопросом. В Германии теперь тоже пользуются этим человеколюбивым орудием. Думаю, со временем мы начнем применять его и в России. Когда будет меньше работы. А пока… Ну, вот мы и пришли.

Будучи погруженным в собственные мысли, я давно не обращал внимания на дорогу и теперь удивился тому, как далеко мы забрели. Когда я поднял голову, в мой левый глаз ударил солнечный луч. Место казалось знакомым. Судя по шуму и запаху, неподалеку находился вокзал. Людей вокруг не наблюдалось. Часовой с винтовкой являл собою воплощение идеи одиночества. Рядом с ним возвышалось знакомое мне с мая сооружение из прямоугольной арматуры. Оно производило впечатление весьма надежной конструкции. На фоне предзакатного солнца чернели силуэты подвешенных тел.

– Ваша вторая слева, – пояснил заботливо Лист. – Считайте, что вам повезло.

– Почему? – спросил я механически. Глаза слезились от бившего в них солнца, и я не мог вглядеться толком в картину передо мной. Контуры убитых расплывались. Но всё-таки я понял.

– Chissà, что пришло бы им в голову, – щегольнул оберштурмфюрер скромным знанием моего языка. – Это могло быть эффектно – похищение репортера миланской газеты симферопольскими подпольщиками.

Валя висела очень прямо и казалась выше, чем была. Руки за спиной и ноги были крепко стянуты. То ли веревкой, то ли проволокой. Сильные руки, ноги танцовщицы и физкультурницы. Черная юбка, белая блузка. Когда-то белая, а теперь…

– Телефонный провод, – объяснил мне Лист, – некоторые брыкаются, и в принципе их можно понять. Справа от нее – ее товарка. Узнаете?

Такой же прямой и тоже выше, чем обычно, выглядела Надя. Головы обеих лежали, завалившись на плечо. У Вали на правое, у Нади – на левое. Лиц, по счастью, видно не было. Босые стопы были напряженно вытянуты, как будто девочки старались дотянуться до земли. Часовой отодвинулся в сторону, чтобы мы лучше могли рассмотреть. Лист прикоснулся кожаной тетрадью к козырьку фуражки. Повернувшись ко мне, сказал:

– Не самый сложный случай, Росси. Их не пришлось долго допрашивать. Всю группу сдал один из своих, вон тот, что крайний справа. Очень разговорчивый был молодой человек.

Он явно ожидал вопроса, отчего столь сурово обошлись с разговорчивым молодым человеком, но я не спросил ни о чем, будучи не в силах оторваться от страшного зрелища. Мимо неровным строем прошел десяток добровольцев. Потом какой-то солдат, до пояса голый, отдав Листу честь поворотом головы, пронес ведро с помоями, ступая сапогами по теням. Из распахнувшихся ворот выкатился крытый брезентом грузовик.

– Можно подойти поближе, – сказал мне негромко Лист. – Однако не рекомендую. Зрелище не из приятных. Ужасно, когда приходится ликвидировать женщин. Тем более молодых и красивых. Я стараюсь избегать этого. Например, когда одна прекрасная полька просила меня о внесении ее в народный список, я бессовестно закрыл глаза на явно еврейские губки. Они были такими чувственными. И многое обещали. Но я не воспользовался. Ужасно. Вы говорили об идеалах века Просвещения, да?

Я твердо стоял на ногах. Не произнося ни слова. Не в силах думать, не в силах жить. Но все же стоял. Не падал. Сказывалась закалка участника третьей по счету войны. Лист раскрыл свою кожаную тетрадь.

– Теперь подробности. Имена казненных. Давайте слева направо, мы все-таки не евреи. Степан Макарчук, Валентина Орловская, Надежда Лазарева, Федор Волошин. Крайний справа – Евгений Ващенко, по сообщению которого и выявлена группа.