Анатоль Франс - 1. Стихотворения. Коринфская свадьба. Иокаста. Тощий кот. Преступление Сильвестра Бонара. Книга моего друга.

Революционной одержимости Гамлена, его фанатизму противополагается простая жизнь, где нет места абсолютным идеям, где все человечно и относительно. В качестве защитника такой жизни от тирании абсолютной идеи выступает у Франса Бротто дез-Илетт, последователь Лукреция, эпикуреец, не перестающий жадно впитывать в себя все радости жизни, даже стоя в длинной очереди за хлебом, даже по дороге на эшафот, к гильотине. В этом персонаже мы без труда узнаем черты излюбленного героя Франса, встречавшегося в прежних его книгах, — черты аббата Куаньяра, кое-какие черты Сильвестра Бонара и профессора Бержере. Но слишком много значила для Франса тема революции, чтобы разрешить ее теперь с точки зрения эпикурействующего Бротто. В этом персонаже немало обаяния, немало и героизма — нужно быть своего рода героем, чтобы сохранить эпикурейское спокойствие по дороге к гильотине. Но в такой книге Бротто мог оказаться лишь второстепенной фигурой. На первом плане — трагический образ Гамлена, ибо и для самого писателя была трагична противоречивость его собственного мировоззрения: сознание исторической и моральной необходимости перестроить общество, освободить его от черной неправды капитализма и — с другой стороны — идея круговорота истории. Следует, однако, отметить, что недоверие к революционному пути обновления общества связано в романе с полемикой А. Франса против либерально-апологетической оценки буржуазной революции XVIII века, оценки, которая в то время питалась страхом идеологов буржуазии перед Коммуной и революцией 1905 года.

В 1914 году Франс опять возвращается к революционной тематике — в романе «Восстание ангелов». Здесь привычный читателям, старый любимый герой Франса получает совершенно карикатурное изображение: это лысый библиотекарь Сариет, способный говорить только о книгах, окруженный глобусами и библиотечными полками, а сам «более бледный, более неясный, более расплывчатый, более воображаемый, чем образы, которые он вызывал». Мир библиотекаря Сариета уже не в состоянии дать даже кратковременный отдых душе, угнетенной зрелищем гнусного и лживого общества.

Франс удаляет ученого гуманиста в пыльную библиотеку, он теперь ему нужен только для библиографических справок. На первом плане — мятежные ангелы, кое-как приспособившиеся к условиям земного существования, чтобы готовиться к штурму божьего престола. Но хотя в новом романе Франса господствует аллегорическая фантастика, между «Восстанием ангелов» и романом «Боги жаждут» существует тематическая преемственность, что подтверждается рассказом ангела-фавна Нектария, связывающим события романа с событиями французской революции конца XVIII века. Аллегоризм, явный во всех частях романа, особенно сгущается там, где Франс изображает Люцифера, гордого и непреклонного врага небесного владыки. В вещем сне Люцифер видит себя победителем Иеговы, но ставшим после победы таким же деспотом, каким был Иегова, — и наутро отказывается быть предводителем мятежных ангелов. Анархические тенденции Франса, вскормленные долгими годами его социальных разочарований и заглохшие было в первые годы XX века, достигли в «Восстании ангелов» своего апогея.

Космизм и абстрактный символизм характеризует не только образы этой книги, но и самый ее замысел. В «Острове пингвинов» аллегория не ослабляла злободневно-сатирического содержания и была насыщена конкретным фактическим материалом социальной истории и социальной современности. В «Восстании ангелов» от былых разоблачительных картин, показывающих махинации политиканов, нелепость и бесчеловечность милитаризма, клерикализма и т. п., остались лишь отдельные штрихи. Попытка разрешить вопрос о революции вне конкретной классовой борьбы современного Франсу общества приводит к своеобразному смешению бытового правдоподобия в картине французского общества до первой мировой войны, с апокалиптически-гиперболичной фантастикой в изображении ангельского воинства или с идиллической условностью в описании прошлого. Такое сочетание проявляется и в составе персонажей, где можно обнаружить рядом с молодым шалопаем Морисом его ангела-хранителя Аркада, участника заговора против самого Иеговы, рядом с легкомысленной певичкой из кафешантана — мудрого Нектария, бывшего соратника Люцифера…

Такое же смешение конкретно-современного материала с абстрактно-условным наблюдается и в композиции романа. Особенно характерны в этом отношении два эпизода: рассказ Нектария о прошлом человечества и сон Сатаны, — а ведь именно на эти два эпизода падают две центральных темы романа: тема страданий угнетенного человечества и тема революции. Так абстрактность всего замысла книги влечет за собою и ослабление ее реалистической убедительности.