Мария Корелли: История детской души

На этот раз он чувствовал себя довольным порядком природы и, в отличном настроении духа, собирался сесть за чайный стол, когда вдруг в столовую вбежала горничная Люси, и дрожащим от волнения голосом, несвязно пояснила, что мистера Лионеля нет в его спальне, что постель его стоить нетронута, а дверь в «классную» заперта на ключ…

— «Ах, сударь!» уже навзрыд рыдая, продолжала она, «мне сдается, что случилось что-то ужасное… ведь, он, голубчик дорогой, за это время все чувствовал себя не хорошо…»

— «Кто чувствовал себя не хорошо? Что случилось?» нетерпеливо спросил профессор Кадмон-Гор, появившись внезапно на пороге столовой.

М-р Велискурт обратился к нему и, зеленея от ярости, сказал:

— «Оказывается, что Лионеля нет в его комнате, и, по наказанию горничной, он в своей спальне вовсе не ночевал! Очевидно», — тут его глаза как-то сузились на подобие змеиных, и сверкнули зловещим огнем, — «он последовал примеру матери и сбежал»

— «Пустяки!» резко возразил профессор. «Не таков мальчик! Он слишком благороден… слишком честен… Скорее всего, что вследствие бессонной ночи ему захотелось немного освежиться, и он вышел прогуляться до чая, — что же тут удивительного?»

— «Горничная говорить, что дверь классной комнаты заперта на ключ,» хмуря брови, продолжал м-р Велискурт и, обращаясь к перепуганной Люси, спросил: «а как она заперта, — снаружи, или изнутри? ключ вынут-ли?»

— «Нет, сударь, ключ в замке, и дверь заперта изнутри, именно это и удивительно! Сколько я ни стучала, сколько ни звала, — все напрасно! Ведь, возможно, что с мистером Лионелем сделался обморок, — и теперь лежит он там, совсем один… О! это было-бы ужасно!…» и она залилась слезами.

— «Прочь с дороги!» с раздражением закричал ей профессор. «Дайте-же мне пройти! я сам расследую, что все это значить! Дверь эту я знаю, замок в ней чуть держится, — достаньте скорее молоток, мне не трудно будет раскрыть ее!»

Он быстрыми шагами направился к классной, — Велискурт следовал за ним — Люси побежала в оранжерею за молотком и скоро вернулась в сопровождении садовника, который кроме молотка захватишь с собою и другие слесарные инструменты.

— «Лионель!» громко окликнул профессор. Ответа не было. Только в тишине, до напряжённого слуха, донеслась нежная, далекая песнь какой-то перелетной птички… Объятый, ему самому непонятным, ужасом профессор Кадмон-Гор оглянулся на Велискурта.

— «Не лучше-ли вам уйти отсюда?» шёпотом сказал он — «если бы случилось, что мальчик…» — Но Велискурт не дал ему досказать. —

— «Поверьте, беспокоиться не об чем,» принужденно улыбаясь не доброю улыбкой, возразил он, «это не что иное, как уловка, — он достойный сын своей матери и обладает ее уменьем проводить людей: он запер дверь лишь для того, чтобы нас озадачить, — а сам преспокойно выскочил из окна. Вот это всего вероятнее!»

Профессор ничего не ответил и вместе с садовником приступил к делу: действительно, оказалось, что замок был ветхий, для взлома его не много потребовалось усилий — через несколько минуть он отлетел, и дверь с треском распахнулась — затем — раздирающий крик Люси… и…

— «Боже мой! Боже мой!» отчаянно простонал профессор, призывая того Бога, бытие которого он так упорно отрицал… «Велискурт — уходите, уходите!… не смотрите — ах, не смотрите… мальчик повесился!»

Но Велискурт, отстраняя его рукою, быстро прошел в комнату — и остановился… ужасающее зрелище представилось его взорам — зрелище, при виде которого содрогаются и плачут Божии ангелы… — бездыханный труп ребенка, придержанный широкой, нежно-голубой лентой, тяжело свешивался с потолка… „ Этот ребенок — неужели был его сын? Его сын? — волю которого, он думал, что сумел всецело покорить себе… Его сын? — из которого, в угоду личному своему честолюбию, он намеревался выработать нечто необыкновенное по развитию ума и обширности знаний — и невольно припомнились ему слова его жены: «Рано, или поздно, и он вырвется от вас.»

Он, как во сне, слышал громкое рыдание Люси — и совершенно хладнокровно следил за каждым движением профессора, который, вместе с садовником, принялся бережно развязывать шелковую, голубую ленту, произвольно превращенную в орудие казни, и затем бережно и нежно опустил на землю бездыханное тело бедного ребенка.

Дрожащей, старческой рукой, профессор ощупал молодое сердце, которое давно уже перестало биться, приставил зеркало к холодным, сжатым губам, надеясь уловить хоть признак дыхания — все было напрасно… Лионель, видно, сразу погрузился в необъятную тайну — для него уже больше не было возврата!