Полное собрание сочинений. Дневник 1884 г.

Орлов хорошо объяснил свою любовь к золоторотцам. — Правда, это 22 22 Слово: это написано дважды . дети — неиспорченные рефлексами люди — на добро и зло искренно способные.

[29 апреля/11 мая]. Поздно. Не могу писать. С Орловым говорил. Пришел Ал[ександр] Петро[вич]. Я выговаривал ему без сердца. Всё до обеда ходил около Ржанова дома. Совсем не жалко. Заходил в квартиры. Моют бабы ужасные и ругаются. Сидят на бревнах оборвыши. Всё это было в субботу. После обеда ушел к себе, пришел Орлов. С ним к Сомовой. Дитман проповедует. — Кое-что хорошо. Но лицемерно. Я ушел от молитвы. Дома А[нна] М[ихайловна]. Скучно и поздно.

[30 апреля/12 мая.] Утром барышня от Ге принесла письмо молодого Николая к брату. Письмо удивительное. Это счастье большое для меня. Пробовал писать — нейдет. Смерть Ив[ана] Ильича достал — хорошо и скорее могу. Пошел в банк, к Ге и к Боткину хлопотать об Озмидове. Боткин — что за кроткое спокойствие — совсем мертвец. Разумеется, ничего. Дома — не в духе жена, но не поддался своей досаде. После обеда к Щепкину и Собачникову. Щепкин очень мил — обещал. Сережа из окна рассказывал, как Ш. критикует меня. И я вижу, что я решен для него. Вечер хотел шить, пришла Дмоховская и потом Полонский. Вот дитя бедное и старое, безнадежное. Ему надо верить, что подбирать рифмы серьезное дело. Как много таких.

[1/13 мая.] Раньше. Стал поправлять Ива[на] Ил[ьича] и хорошо работал. Вероятно, мне нужен отдых от той работы, и эта, художественная, такая. Потом пришел Озмидов. Я проводил его. Обедал. Письмо Урусова. Он возится с Renan напрасно. Пошел за колодкой и к В. Орлову. Многословно объяснялся, но правдиво. Целый вечер шил и устал. Стараюсь бросать курить.

[2/14 мая.] Поздно. Начал читать Kingsley. Пришел Озмидов. Я поговорил и услал его. Стал заниматься — не пошло. Написал письма Ге, Черт[кову], Урусовым, Мирскому, Толстой — всё дурные. Пришел Полонский, Озмидов обедать. Полонский интересный тип младенца глупого, глупого, но с бородой и уверенного и не невинного. Минор пришел. Этот умен, по крайней мере. Стал шить, сходил на Смоленской, опять шил. Пришел Писарев, Юрьев. Писарев — неподвижен. Кажется, таким и останется. Мне опять тяжело. Писать не могу.

[3/15 мая.] Встал тяжело. Почитал вздор, т. е. проснувшись спал. Искал письмо Памят[ки] и нашел письмо жены. Бедная, как она ненавидит меня. — Господи, помоги мне. Крест бы, так крест, чтобы давил, раздавил меня. А это дерганье души — ужасно не только тяжело, больно, но трудно. Помоги же мне! Попытки тщетные писать. То ту, то другую статью. О переписи важно, но не готово в душе. Пошел в музей. Никол[ай] Фед[орович] добр и мил. Походил с ним, потом купил табаку (1) и к Урусовым. У них был обыск. Дома тихо. Один шил. За чаем дети, Кислинской, разговор о брезгливости. Злоба. Ушел к Усову. Хороший разговор о городе и деревне. Можно говорить о выгодах города, как выгоды , но как только поставить вопрос, что нравственнее, так всё кончено.

Мне тяжело. Я ничтожное, жалкое, ненужное существо и еще занятое собой. Одно хорошо, что я хочу умереть. Было письмо от Юргенс. Хочет моих советов, а что я могу?

Была девушка из Вологды, очевидно, революционерка. Я поговорил с ней хорошо, но мало. Я всегда боюсь сцены.

[4/16 мая.] Взялся за работу. И опять с одной статьи перескакивал на другую. И бросил. Пошел к Давыдову и Захарьину. Прокурорство Давыдова невыносимо — отвратительно мне. Я вижу, что в этих компромиссах всё зло. Я не сказал ему (1). Он рассказывал невероятные гадости и глупости их службы и отношения с губер[натором]. Вернулся поздно. Ел много (2) и курил (3). Вечером шил. Пришли Писаренко и Лапатин. Старшие дети грубы, а мне больно. Илья еще ничего. Он испорчен гимназией и жизнью, но в нем искра жизни цела. В Сергее ничего нет. Вся пустота и тупость навеки закреплены ненарушимым самодовольством. — Разве это не мученье — беседы с Пис[аренко] и Лап[атиным]. Хуже, чем мученье — разврат. Господи, избави меня от этой ненавистной жизни, придавливающей и губящей меня. Одно хорошо, что мне хочется умереть. Лучше умереть, чем так жить. —

Раздражился на грубость детей (4).

[5/17 мая.] Во сне видел, что жена меня любит. Как мне легко, ясно всё стало! Ничего похожего на яву. И это-то губит мою жизнь. И не пытаюсь писать. Хорошо умереть.

Пошел в библиотеку. Ник[олай] Фед[орович] всё так же добр ко мне. Оттуда к Юргенс. На бульваре встретил Иванову племянницу. Едва ли она серьезна. Она слишком женщина. Вошел к Юргенс и не постучался. Зачем? Дома всё та же всеобщая смерть. Одни маленькие дети — живы. Какой-то за чаем опять тяжелый разговор. Всю жизнь под страхом. Пошел ходить и встретил Лапатина и Чупрова. Чупров — хорошая, светлая голова и прямое сердце. Одного типа с Озмидовым. Да, был Ягн. Серьезный и наивный человек. Я верю его искренности.