Анри де Ренье: Героические мечтания Тито Басси

Стоило ли из-за этого быть угрюмым и неразговорчивым?

Ну а раз я вел себя так, то она отнюдь не намерена считаться с этим и подделываться под мою ипохондрию. Вот почему она и не подумает проводить сегодняшний вечер tete-a-tete со мной, в дрянной гостиничной комнате, тем более что в двух шагах от нас золотая молодежь. Виченцы разгуливала на Пьяцца деи Синьори и весело занимала столики в кафе.

Конечно, мне следовало воспротивиться подобной фантазии Пьерины, и я, безусловно, поступил бы так, если бы она не бросила мне вызова. По ее мнению, я действительно испугался сбиров подеста и потому не осмеливаюсь показаться наружу. Теперь она нисколько не удивляется, что меня в свое время освистали: такой трусишка, как я, безусловно, не может играть героические роли. Я годен, самое большее, на увеселение толпы гримасами. А если даже допустить, что меня узнают, то что может случиться для меня плохого? Ведь за мной не числится никаких предосудительных поступков. Не обязан же человек родиться только для того, чтобы играть роль Цезаря в скверной трагедии? У меня нет ровно никаких оснований прятаться. А затем, кому же можно поставить в вину то, что он сопровождает хорошенькую женщину? А если бы господин подеста увидел в этом что-нибудь дурное, найдутся люди, сумеющие ему ответить. Одним словом, задетый за живое, я кончил тем, что уступил желанию Пьерины.

Когда мы пришли на Пьяцца деи Синьори, она оказалась довольно пустынной, потому что недавно прошел короткий ливень и разогнал гулявших по кафе. Три или четыре из них были ярко освещены и полны народа; то, куда мы вошли, было битком набито, так что с большим трудом мы достали свободный столик. Устроившись в своем уголке, я вздохнул свободнее. Несмотря на хорошенькое личико и миленькое платье Пьерины, наш приход остался почти незамеченным, до такой степени все были заняты своими собственными разговорами. Я поздравлял себя с удачей и с тем, что никто меня здесь не признает; как вдруг я заметил, что в нашу сторону начинают устремляться взгляды. Через несколько минут мы сделались центром внимания всех столиков. Достаточно было нескольких задорных гримасок и выразительных взглядов Пьерины, чтобы вызвать подобный эффект. Между тем сама она была, по-видимому, чрезвычайно довольна вызванным к себе интересом.

Она жеманилась, вела себя весьма игриво и с явным удовольствием позволяла всем рассматривать себя в лорнет. При виде этого глухое раздражение, бывшее во мне, перешло в безмолвный гнев. Мною овладело какое-то ужасное недомогание. Мне казалось, что в каждом взгляде я читал насмешку по своему адресу. Не владея собой, я шепнул на ухо Пьерине, что прошу ее уйти и тем положить конец мучению, делавшемуся для меня нестерпимым. Но Пьерина сказала нет, засмеялась и объявила, что ее шербет совсем не плох и что ей весело.

Разговаривая со мной, Пьерина не переставала смотреть в один из углов залы. Я невольно последовал за ней взглядом.

Она смотрела на двух молодых синьоров, сидевших за столиком, и я заметил знаки, которые один из них делал Пьерине. Очевидно, это были молодые люди, чьи проделки описывала мне Пьерина, те синьоры, что сегодня днем успели уже несколько раз пройтись у нее под окном. В эту минуту они оглядывали Пьерину непозволительно дерзкими глазами. Я обратил на это ее внимание и еще раз заявил о своем желании уйти, но она ничего не слушала, обозвала меня ночным колпаком, противным ревнивцем и продолжала отвечать на заигрывания обоих нахалов. Поведение Пьерины, мои препирательства с нею, мой яростный вид возбудили любопытство и внимание присутствующих. Нас стали наблюдать. Вокруг нас раздался сдержанный шепот. В последний раз я стал умолять Пьерину уйти и возвратиться в гостиницу, но, вместо того чтобы послушаться меня, она заказала себе вторую порцию шербета.

Когда мальчик-лакей поднес его, я заметил, как он сунул ей в руку сложенную бумажку, которую Пьерина попыталась было спрятать в свой корсаж. На этот раз терпение Мое лопнуло, и в грубой форме я велел Пьерине отдать мне записку, только что ею полученную у меня под носом. В ответ на мое требование она ограничилась тем, что бросила взгляд соучастника в сторону вероятных виновников этого галантного маневра и спокойно погрузила свою ложку в шербет.

Такое бесстыдство меня взорвало. Еще более резко я повторил свое приказание:

— Пьерина, отдайте мне записку. Я этого хочу. Пьерина…

Я возвысил голос и схватил Пьерину за руку, и так порывисто, что опрокинул шербет. Горло у меня сжалось, и голосом хриплым и громким, потеряв всякую власть над собой, я прокричал: