Александр Дюма: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 28. Сан Феличе. Книга 1

— Если я умру, Луиза, значит, Нанно говорит правду, а если она говорит правду, значит, прежде чем умереть, я стану полковником. Став полковником, я отдам матери все свои деньги и скажу: "Отложи это, mamma [21] Матушка (ит.). ", а когда меня повесят, раз уж так суждено, она окажется моей наследницей.

— Полковник! Бедный Микеле, и ты веришь такому предсказанию?

— Ну что же? Предположим, что в нем оправдается только смерть. Надо всегда предполагать худшее. Мать стара, я беден, мы с нею не так уж много потеряем, расставшись с жизнью.

— А как же Ассунта? — улыбнулась молодая женщина.

— Ну, об Ассунте я беспокоюсь меньше, чем о матери. Ассунта любит меня как возлюбленного, а мать — как сына. Вдова находит утешение с новым мужем, матери же не приносит утешения даже другой ребенок. Но оставим старуху Меникеллу и вернемся к тебе, сестрица, к тебе — молодой, красивой, счастливой. Слушай, Нанно, слушай, что я тебе скажу: ты должна ей сейчас же объяснить, откуда ей грозит опасность, иначе — берегись!

Колдунья уже подобрала свой плащ и теперь расправляла его на плечах.

— Нет, так тебе не уйти, Нанно! — вскричал лаццароне; он бросился к ней и схватил ее за руки. — Мне можешь говорить все что тебе вздумается, но Луизе, моей святой сестрице, — другое дело! Как ты сама сказала, мы с ней вскормлены одной грудью. Я охотно умру дважды, если понадобится: раз за себя, другой — за нее. Но я не допущу, чтобы тронули хоть один волосок на ее голове! Поняла?

И он указал рукою на молодую женщину: бледная, неподвижная, тяжело дыша, та снова опустилась в кресло, не зная, в какой степени верить албанке; во всяком случае, она была глубоко взволнована и смущена.

— Хорошо, раз вы оба этого хотите, попробуем, — сказала колдунья, подходя к Луизе. — И если возможно предотвратить рок, прибегнем к заклятию, хоть противиться тому, что предначертано, считается святотатством. Дай руку, Луиза.

Луиза протянула трепещущую, судорожно сжатую руку; албанке пришлось разогнуть ее пальцы.

— Вот линия сердца, разорванная на два отрезка под холмом Сатурна; вот крест на середине линии головы; вот, наконец, линия жизни, резко обрывающаяся между двадцатью и тридцатью годами.

— А знаешь ли ты, откуда ждать опасности? Можешь ли сказать, как предотвратить ее? — воскликнула молодая женщина, подавленная ужасом, в который повергла ее молочного брата мысль о грозящей ей опасности; тревожный взгляд, дрожащий голос, трепет, охвативший все ее существо, говорили о том, что и она охвачена страхом.

— Любовь, опять любовь! — воскликнула колдунья. — Любовь роковая, непреодолимая, смертельная!

— Но знаешь ли, по крайней мере, кто станет предметом этой любви? — спросила молодая женщина, перестав сопротивляться и отрицать, ибо уверенный тон колдуньи постепенно обезоружил ее.

— В твоей судьбе, бедняжка, все загадочно, — ответила албанка. — Я вижу его, но не знаю, кто он; он представляется мне существом не из этого мира, это дитя железа, а не плод жизни… Он рожден… Это немыслимо — и все-таки так оно и есть: он рожден покойницей!

Колдунья застыла, уставившись в одну точку, словно хотела во что бы то ни стало прочесть что-то скрытое тьмой; глаза ее расширились и стали круглыми, будто у кошки или совы, в то время как она поводила рукою, словно желая откинуть какую-то завесу.

Микеле и Луиза смотрели друг на друга: холодный пот выступил на лбу лаццароне, Луиза была бледнее своего батистового пеньюара.

— Ах, дураки мы, что слушаем эту полоумную старуху! — вскричал Микеле после минуты молчания, стараясь преодолеть гнетущий ужас. — Если меня повесят, это еще куда ни шло: я вздорный, и в моем положении, с моим нравом вполне возможно, что я скажу что-нибудь лишнее, совершу преступление — полезу в карман за ножом, замахнусь им, а дьявол тут как тут со своими искушениями; стукнешь человека, тот падает мертвым, сбир арестовывает тебя, комиссар допрашивает, судья осуждает, маэстро Донато [22] Имя палача в Неаполе в ту пору. (Примен. автора.) кладет тебе руку на плечо, накидывает веревку на шею и вешает тебя! Все в порядке! Но ты! Ты, сестрица! Что может быть общего между тобою и виселицей? Тебе, с твоим голубиным сердцем, и во сне не приснится никакое преступление! Кого можешь ты убить своими нежными ручками? А ведь приговаривают к смерти только тех, кто сам кого-то убил. Вдобавок, здесь не казнят богатых! Знаешь, Нанно? С нынешнего дня перестанут говорить "Микеле-дурачок", а будут говорить "Нанно-дурочка".