Джузеппе Бонавири: Иисус и Джуфа

Пошел бедный Джуфа. Встретил по дороге стадо, что текло черным потоком, увидал скованную стужей оливу. «Возьму ее», — сказал он себе. Обхватил дерево могучими руками и выдернул с корнем. Олива кричала от боли, верхушку дерева окутывал туман.

Пришел Джуфа в деревню.

— Матушка Магдалина, идите сюда! Помогите мне.

— Ты вырвал оливу! О мой Иисусе! О Бог Морокун!

Разрубили они оливу, всем дров хватило, развели огонь, побежало пламя по сучьям, согрело и воробья, и копыто осла Ронделло.

Однажды собирается мать в храм.

— Джуфа, — говорит, — опять кровь в жилах стынет, пойду в храм, помолюсь Богу Морокуну. Коли выйдет солнышко, впусти его в дом, и еще свари кашу своему братику, что в люльке лежит. Да поаккуратнее!

Иисус, который уже поправился, где-то пропадал. У него не было слов для молитвы, он хотел снова услышать голос колосьев в поле — ласковый шелест, понятный лишь посвященному.

В дом Магдалины заглянуло солнце, оно ворчало на себя из-за того, что пришлось пробить по пути облако, которое после этого слилось с голубизной. А глупый Джуфа приговаривает:

Взял Джуфа лестницу, влез под потолок, уперся могучим плечом в крышу и выломал в ней дырищу, так что черепица посыпалась. Дом залило солнце. Тут вспомнил Джуфа про шестимесячного братика, взял четыре хлеба, раскрошил и поставил вариться. Вышло столько каши, что хватило бы на четверых. У солнца были золотистые глаза. Стал Джуфа братика кормить — кормил, кормил, аж устал. А у братика каша из ушей полезла.

Мать вернулась, зовет:

— Джуфа, ты все сделал?

— Все, матушка Магдалина.

Переступает она порог — и в ужас приходит: все залито солнцем, и впрямь похожим на расплавленное золото; она к сыночку, а у того губы слиплись от хлеба и он мертвый.

— Что ты наделал, негодник? Что ты наделал? Эй, женщины, сюда! Помогите, люди добрые!

Примчался на коне страж закона, хотел до всего дознаться. Джуфа бросился на поиски Иисуса. Он один может мне помочь, думал Джуфа. В конце концов прибежал он в мастерскую дядюшки Михаила Гавриила, склонившегося над заготовкой.

— Дядюшка Михаил-сапожник, спасите, за мной гонится стража!

— Стража?! По приказу короля Фридриха? Ты пропал! А где Иисус?

— Спасите меня, дядюшка!

Башмачник, как все в деревне, где не хватало воды («Минео богато вином и бедно водой», — говорили в этих краях), держал при мастерской бочку, куда с гулким шумом лился дождь, делая из бочки что-то вроде колодца. Ту воду даже пили.

— Знаешь, что я тебе скажу, Джуфа? Полезай-ка ты в бочку.

Там была цепь и на ней ведро, Джуфа забрался в него, он был не из робких, не то что Иисус. Послышался скрежет, внизу начинался другой мир, там не было стрекоз и дымились тени, уходили во мрак бескрайние пещеры.

Джуфу не нашли. Дядюшка Михаил Гавриил, башмачник, звал его потом, склонившись над бочкой-колодцем:

— Эй, Джуфа, мальчик мой!

Быть может, Джуфа отвечал, а быть может, башмачника обманывал слух. Магдалина потом искала его — мать всегда остается матерью, — но не нашла и сказала женщине, спросившей ее о сыне:

— Знаете, как говорят? У кого детки, у того и бедки. Кому все, а кому ничего. Кому лафа, а кому сын Джуфа!

Здесь и далее стихи в переводах Е. Солоновича.