Я выхожу на крыльцо, смотрю на серые холмы и ельник, на всю долину, уходящую к морю, на голубенькие жилочки в небе и на красные черепичные крыши, и сердце мое распирает жалость. За окнами мелькает доктор. Нос пуговкой, а лоб крутой. Мне жалко доктора. Мне жалко мою Галку и жалко санитарку. Я с детства знаю. что жалость унижает человека, но сейчас я с этим не согласен. Однажды в Москве я увидел на бульваре старенькую пару.
Старичок и старушка, обоим лет по сто, шли под руку. Я чуть не заплакал тогда, глядя на них. Я отогнал тогда это чувство, потому что шел на танцы. А сейчас я весь растворяюсь в жалости. Музыка жалости гремит во мне, как шторм.
По берегу реки вразвалочку жмут мои друзья, Алик и Юрка. Алик тащит мой ватник.
– Не торопитесь, мужики, – говорю я им. – Все равно вас не пустят.
Там сейчас тихий час.
– А ты там был? – спрашивает Алька.
– Что ты, не видишь? – говорит Юрка. – Посмотри на его рожу.
Мы садимся на крыльцо и закуриваем. Так и сидим некоторое время, два карикатурных черта и я, успевший умыться.
– Ну как? – спрашиваю я. – Штормик понравился?
– Штормик был славный! – бодро восклицает Алька. Ему все нипочем.
– А я думал, ребята, всем нам кранты, – говорит Юрка.
– Да я тоже так думал, – признается Алька.
– Нет, ребята, – говорит Юрка, – море не моя стихия. Уеду я отсюда.
– Куда?
Юрка молчит, сидит такой большущий и сгорбленный. Потом, решившись, поворачивается к нам.
– Уезжаю в Таллин. Поступаю на завод «Вольта». Учеником токаря, к Густаву в подмастерья. Общежитие дают, в перспективе комната. Команда там вполне приличная…
– И Линда рядом, – говорю я.
– А что?
– Да нет, ничего, все правильно.
Мы сидим, курим. Странно, мы с ребятами совсем не говорили о будущем, ловили кильку, а вечерами резались в пинг-понг, но сейчас я понимаю, что они оба пришли к какому-то рубежу.
– А ты, Алька, что собираешься делать? – спрашиваю.
– Я, ребята, на следующий год все-таки буду куда-нибудь поступать, – говорит Алька. – Надо учиться, я это понял. Недавно, помните, я ночью засмеялся? Ты в меня подушкой тогда бросил. Это я над собой смеялся. «Ах ты, гад, – думаю, – знаешь, что такое супрематизм, ташизм, экзистенциализм, а не сможешь отличить Рубенса от Рембрандта». И в литературе также, только современность. Хемингуэй, Белль назубок, слышал кое-что про Ионеско, а Тургенева читал только «Певцы» в хрестоматии. Для сочинений в школе ведь вовсе не обязательно было читать. Детки, хотите, я вам сознаюсь? – Алька снял очки и вылупился на нас: страшными глазами. – «Анну Каренину» я не читал! – Он снял колпак и наклонил голову. – Готов принять казнь.
– Думаешь, стоит ее почитать, «Анну Каренину»? – спросил Юрка.
– Стоит, ребята, – говорю я.
– Неужели ты читал ее?
– В детстве, – говорю я. И правда, в детстве я читал «Анну Каренину».
В детстве я вообще читал то, что мне не полагалось.
Ну вот, ребятам уже все ясно. Теперь они сами все решили для себя. И не нужно подбрасывать монетки, это тоже ясно. А я? Прискорбный факт.
Прискорбнейший случай затянувшегося развития. Я до сих пор не выработал себе жизненной программы. Есть несколько вещей, которыми я бы хотел заниматься: бить ломом старые стены, которые никому не нужны, перекрашивать то, что красили скучные люди, идти на спасение, варить обеды ребятам (сейчас все жрут с удовольствием), танцевать, шататься из ресторана в ресторан, любить Галку и никому не давать ее в обиду (никогда больше не дам ее в обиду!), много еще разных вещей я хотел бы делать, но все ведь это не жизненная программа. Стихийность какая-то, самотек… Дмитрий Денисов пустил свою жизнь на самотек. Хорошая повестка дня для комсомольского собрания.
– Может быть, тебе в мореходку поступить? – говорит Юрка. – На штурмана учиться, а?
– На кой мне черт мореходка? В Атлантику я на следующий год и так выйду. Игорь обещал.
– Я думаю, если уж быть моряком…
– Почему ты решил, что я хочу быть моряком?
– А кем же?
– Клоуном, – говорю я. – Знаешь, как в детстве, сначала хочешь стать моряком, потом летчиком, потом дворником, ну, а потом уже клоуном. Так вот, я на высшей фазе развития.
После тихого часа Галка появляется в окне. Ребята корчат ей разные рожи и приплясывают, а она им улыбается. Стоит бледная и под глазами круги, а все-таки можно ее хоть сейчас поместить на обложку какого-нибудь польского журнала.
Потом мы едем в ближайший городок, в магазин, и возвращаемся к больнице, нагруженные разными кондитерскими пряностями. Эстонцы – отличные кондитеры. Любят полакомиться.
Читать дальше