Саша Бер: Кровь первая. Она

— Рот закрой, а то мухи то насерут.

Зорька аж вздрогнула от неожиданности и закрыв рот, непонимающе уставилась на большуху. Та стояла перед ней широко расставив ноги и уперев руки в боки.

— Чё сидим? — издевательски спросила баба, — Чё ждём? Готовиться я за вас буду? Чё волосы в косе? Сидим тут, как жабы говноедок ловим.

С этими словами она двинулась дальше вдоль полянки, подходя к каждой группе девок и в издевательстве поддёвывая каждую. Никого не пропустила. Зорька мигом опустилась с небес на землю. Шкурную безрукавку скинула, верхнюю рубаху с поясом тоже долой, косу расплела, рыжую свою копну пальцами растребушила, по плечам раскидала. Развязала узелок. Яйца печёные, солонины кусок. Отдельно свёрнуты в лист лопуха тоненькие волосяные верёвочки, плетёные жгутом, да в разный цвет окрашенные. Всё. Приготовилась. Стала ждать первого действия — девичьего кумления [22]. Оно было почти таким же, как у баб и молодух на Сороки [23], только если бабы порождали Ку [24], то девки просто имитировали этот процесс путём создания некой Кукуши [25]. Силы в ней было никакой, в отличие от Ку, но этого и не требовалось, так как Семик был праздник — обучение. Всё в нём было, как у баб на Сороках, только, как бы не по-настоящему. На Сороках куманились всерьёз и учить там было некому и некогда, к нему уже надо было всё знать, уметь и полностью быть готовой. Вот в этой подготовке и состоял весь Семик. Было ещё одно отличие. На Сороках большуха куклу, то есть то куда Ку клали, делала по-разному. Почему? Да, кто её знает? Только большуха и знала, как на эти роды куклу делать. Когда делала из волос, когда из глины, смоченной слюной каждой бабы по кусочку во рту жёванной, когда смачивали кусочки глины у баб в другом отверстии, когда только из их волос, тут же на хороводе у каждой выдранных. Иногда волосики выдёргивали и из лобка. В общем, по-разному в разных интерпретациях и в разных последовательностях. Только большуха знала у кого где выдрать и у кого где смочить. А бывало и мочиться приходилось, и до пуска крови доходило, правда, обходились лишь порезами. А у девок это делалось всегда одинаково. Кукла у них была травяная. Никаких человеческих вложений в неё не клали, никакой силой общности она не наделялась. Зорька всё это знала, не первый год семитует, но на этот раз её ждал сюрприз. Она как-то быстро успокоилась, расчёсывая лохмы пальцами, как граблями и сама, не ожидая от себя запела песню на сбор и плетение венков. При этом её нисколько не покоробило то обстоятельство, что она без веления большухи, сама захватила лидерство. Это получилось, как бы само собой, как будто, так и должно было быть. Сладкая, до этого с грозным видом чихвостившая нерадивых девок в хвост и гриву, вдруг перестала шипеть, обмякла и повернувшись к Зорьке, улыбнулась. Зорька встала и продолжая петь начала собирать для венка цветы и травины. Тут же песню подхватили остальные и вот уже нестройный хор, в свободном хождении и в таком же свободном песне излиянии, расползся по поляне и прилегающему к нему леску. Песня была не длинной и всякий раз, как заканчивалась, начиналась по новой. Её повторяли несколько десятков раз, до оскомины, пока все не собрались под своими деревьями и не закончили с плетением веночков. Те, кто заканчивал плести, заканчивал и петь, так постепенно песнь утихла и тогда на поляну вышла Сладкая и действо началось. Откуда-то у неё в руках появилась миску с молоком. Зорька готова была биться об заклад, что Сладкая ничего с собой не принесла, она пришла сюда с пустыми руками, налегке. Откуда взялась эта миска? Баба, как и девки, тоже опростоволосилась, расплела обе свои бабьи косички, скинула шкуру, верхнюю рубаху и босиком выйдя в центр поляны, начала тихо что-то выговаривать себе под нос, постоянно кланяясь, так низко, насколько позволяло её телосложение, вернее, жиро отложение. Зорька ничего не разобрала, только поняла, что большуха обращается к Матери Сырой Земле, толи с просьбой какой о разрешении, толи славя её и благодарствуя. Наконец, плеснув на землю часть молока, склонилась с закрытыми глазами и стояла так долго, как будто ожидая какого-то знака или ещё чего, Зорька не знала. Через какое-то время, Сладкая ещё раз резко поклонилась, после чего выпрямилась и стала водить носом, вынюхивая что-то. Нанюхала, определилась, развернулась в направлении, как Зорька решила, туда откуда дует ветер, хотя он абсолютно не чувствовался, и как она его носом унюхала, ярице было не понятно. Большуха задрав голову к небу опять начала что-то бубнить себе под нос. Зорька сразу поняла, что она обращается теперь через ветер к Отцу Неба Валу. Зачерпнув из миски молоко своей широкой ладонью, Сладкая брызнула его в воздух и опять поклонилась. Затем пошла к воде, где проделала тоже самое и остатки молока вылила в заводь. И запела. Зорька аж рот от удивления приоткрыла. Голос у бабы оказался красивый, чистый и сильный. Заслушаться можно было. Чего-чего, а такого от Сладкой явно никто не ожидал. Зорька поймала себя на мысли, что никогда раньше не слышала, как Сладкая поёт. Песнь её была торжественная, как и положено было быть сборной — хороводной. Этой песней большуха собирала девичий карагод [26]. В этой песне не было постоянных слов, не было ни рифмы, ни единого размера. Большуха пела обо всём том, что делала сама и что делалось вокруг. Вернувшись обратно в центр поляны, о чём тут же пропела в песне, начала по очереди, персонально, вызывать девок к себе, притом в отличие от бабьего карагода на Сороки, на Семик, почему-то вызывали не по старшинству и близости к большухе, а наоборот. Начала Сладкая с самых маленьких, а закончила ярицами, притом Зорька оказалась самой крайней. Когда вызванная девка подходила к большухе, неся в руках свой венок, Сладкая отщипывала от него несколько стеблей и одев венок на голову подошедшей, целовала её в губы, при этом обо всём продолжала петь и в песне рассказывать. Затем отводила девочку на определённое место на поляне и оставив её там, принималась за следующую. Когда очередь дошла до Зорьки, круг был весь собран. Девченята, с венками на головах держались за руки, притом были поставлены таким образом, что рядом друг с другом стояли девки разного возраста. Её подруги ярицы были разбросаны по всему кругу, а для самой Зорьки оставалось лишь одно единственное место в этой цепи. Она подошла к Сладкой. Вот тут-то её и ждал сюрприз. Большуха кроме травин из венка, который подала ей Зорька, как-то неожиданно и незаметно рванула несколько волосин из её роскошной рыжей копны и когда Зорька от неожиданности и боли вздрогнула и непонимающе вылупилась на большуху, та мягко и по-доброму улыбнулась заговорщицки, и ввязала в всё это в приготовляемую ей тут же куклу. Травины из венка и волосы закончили композицию. После чего водрузила венок на голову Зорьке, крепко впилась в девичьи губы, буквально засосав их в свой малозубый рот и отвела на оставшееся свободное место, тем самым замкнув круг. После этого поцелуя губы у Зорьки гудели и пылали и ещё чувствовался на них какой-то незнакомый, но вполне приятный привкус. Девка инстинктивно их облизала. Странный вкус. Непонятный. Песнь продолжилась дальше, указывая что делать и девичий карагод пришёл в движение. Разноголосый хор стал нестройно, кто в лес, кто по дрова, повторять за Сладкой, нехитрые слова заговора.