Александр Идоленков - Из ада в вечность

По всей линии окопов, занятой нашей ротой, три четверти личного состава были или убиты, или ранены. Это если учесть, что немцев они ещё даже в глаза не видели. Раненые, способные передвигаться самостоятельно, уползли к берегу для получения медицинской помощи. В роте даже некому оказать первую медицинскую помощь. Тяжелораненых только сейчас начали вытаскивать к берегу.

Командир батальона ранен, но строй не покинул, продолжает командовать батальоном, вернее, его жалкими остатками. Наш ротный командир лейтенант Топчиев в первые же минуты обстрела попал под прямое попадание снаряда, получил множественные осколочные ранения, несовместимые с жизнью, умер мгновенно, не произнеся ни слова. Многие пулемёты разбиты. Одна только мысль об этом бросает в панику. Не знаю, что удерживает бойцов от безумства? Страх смерти, любовь к Родине или отчаянное положение, а может, неизбежность?

И всё это следствие халатного отношения к своим обязанностям, неимения достаточного боевого опыта, бравады и пренебрежения опасностью. Большинство окопов не выведены в полный рост, не откопано ни одного хода сообщения, по пустякам выдавали место своего укрытия. Короче говоря, полное неумение ведения и видения военных действий, слабая подготовка командного состава, которые все свои успехи видят в штыковом бою и криках «Ура!» в атаках! У всех преобладало чувство превосходства советского солдата над противником, которое и губит храбрецов – потомков богатырей земли русской!

Мы собрали документы, пайки и личные вещи погибших товарищей и немного подкрепились первый раз за всё это суматошное время. Я назначил караул, и мы подготовились вздремнуть, как вдруг на пороге подвала появился боец, посланный сопровождать раненого в эвакуацию.

– Товарищ командир, мы не можем ползком дотащить раненого сержанта Кротова, дайте нам кого-либо в подмогу.

– Далеко вам до берега ещё ползти? – спросил я, вскипая от негодования.

– Метров сто пятьдесят, прибавьте спуск, да там по берегу метров восемьсот, – оправдывался подносчик патронов рядовой Кореньков.

– Пулемётчик Кореньков, вы так далеко находитесь от передовой, ночь, вы что, и по берегу будете волоком тащить раненого? Ранение у него в щёку, он может самостоятельно идти, если вы вдвоём будете поддерживать его под руки, ему будет легче и вам тоже. Вы что, разум от страха потеряли?

– Так… стреляют? – растерялся боец.

– Вы ведь не на прогулке? Идите, и к утру мы ждём вас с водой и продовольствием! – строгим голосом проводил я стушевавшегося пулемётчика.

– Товарищ младший лейтенант, рядовой Варькин, если нужно, я готов помочь бойцам, – обратился ко мне вновь прибывший пулемётчик из второго взвода.

По всему было видно, что боец никак не мог успокоиться после гибели своих товарищей. «Струхнул парень, да и есть от чего. Не всякий способен пережить это», – подумал я.

– Как ваша фамилия полностью, боец?

– Красноармеец Варькин Тимофей Викторович, – отчеканил он.

– Успокойтесь Тимофей Викторович, вы нам пригодитесь здесь…

Ночь протекала какая-то гнетущая и беспокойная, я чувствовал её всеми фибрами своей души, что нам готовится что-то необычное, это явно витало в прохладном воздухе, да и немец поубавил свой норов, как будто перед бурей. Несмотря на то, что я давно не спал, я не посмел прилечь. Я взял с собой связного и отправился в разведку. Вначале я обследовал соседей слева. Меня встретили пехотинцы, незнакомые мне, мы поговорили с сержантом, который командовал остатками взвода вместо погибшего командира. Бойцов у него оставалось всего девятнадцать человек. На вооружении трёхлинейки образца прошлого века с длинными трёхгранными штыками, ППШ-21 три штуки и один пулемёт ДП-27 на ножках. Гранат, правда, оказалось много, они дали нам четыре штуки в качестве подарка. Бойцы ждали нынче ночью пополнения.

– Ну, брат, ты тут поглядывай в нашу сторону, а то нас всего пять бойцов и один пулемёт, надежды на нас мало, через нас могут обойти и вас, – попросил я на прощанье сержанта, какое-то неприятное предчувствие тревожило мою душу от всей этой напряжённой неразберихи и неслаженности.

С правой стороны вообще никого не было – только развороченные окопы, трупы погибших пулемётчиков и три повреждённых пулемёта. Первые потери наших товарищей в бою, которые только недавно говорили со мной, улыбались, радовались жизни, теперь лежат мёртвыми, изуродованными до неузнаваемости. Некоторые бойцы разорваны на части взрывами от прямого попадания мин и снарядов. Это чудовищное видение останется в моей памяти на всю мою жизнь. Трагический облик войны страшен и непригляден. Предать земле погибших товарищей возможностей у нас не было, мы собрали их документы и со слезами на глазах и израненными душами простились.