Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа

Теперь — о жандармерии!

Мой отец, Павел Капланянц, был портной. Он имел собственную — прошу обратить внимание — собственную мастерскую в Тифлисе, на Пушкинской улице, рядом с магазином Адельханова. Это было нечто подобное нынешнему ателье мод. У него работали самые лучшие мастера по европейскому и азиатскому платью и по военной одежде. Тифлисская элита и бомонд состояли в клиентах моего отца.

Едва я окончил классическую гимназию, как подошел срок призыва на военную службу. Отец категорически не соглашался, чтобы его единственный сынок сложил голову на японской войне, и в один прекрасный день я узнал, что временно устроен в жандармерию.

Служба, и правда, оказалась временной. Послужил и кончил. И с тех пор я — невоеннообязанный. Я — гельминтолог. В чем состояла моя служба? В слежке. Старая эта профессия, можно сказать древняя.

Вот мы и подобрались к Дате Туташхиа.

Я — свидетель и участник трех революций: пятого года, Февральской и Октябрьской. Я утверждаю, что революция возможна лишь тогда, когда все общество, мужчины и женщины, старики и дети, сторонники режима и его противники — все говорят о революции. Так было в канун этих трех революций, и перед каждой из них в отдельности. У всех в голове звон стоял от этого слова — «революция». В этот-то период я и служил в жандармерии. Самое удивительное, что я сам был за революцию, а вот очутился в жандармерии. Такое уж было время, воля отца была превыше всех законов — перечь не перечь.

Получил я задание и отправился в Самтредиа. Инструкция гласила, что из Самтредиа в Тифлис должен был ехать неизвестный мне человек. Ни имени, ни фамилии его мне не сказали. Позже выяснилось, что это был Дата Туташхиа. Мне предстояло выяснить, с кем он будет встречаться на станции и в вагоне поезда, что ему скажут, что скажет он. В Тифлисе Туташхиа должен был встретить его брат, молодой человек, чуть младше меня. Если братья уйдут вместе, моя миссия могла считаться исчерпанной. Если же Дата Туташхиа уйдет со станции один, мне надлежало слежку продолжить. Одновременно я должен был спасти его от возможного ареста — для этого меня снабдили соответствующим документом.

В Самтредиа у меня жил дядя. Я погостил денек у него и получил с собой кучу всяких гостинцев — целую корзину, да в придачу еще на дорожку сумку с провизией. Корзинка и сумка были обязательными атрибутами операции — я должен был производить впечатление человека, только отгостившего у родственников. Начальству моему было известно, что у меня в Самтредиа дядя и что меня в дорогу снарядят как надо. Все было предусмотрено, да и выбрали меня для этой операции, наверное, из-за этого.

Я пришел на станцию и остановился в назначенном месте. Зрительная память у меня и теперь отменная, а в молодости была… — и говорить нечего. Откуда бы ни возник Дата Туташхиа, я бы узнал его тут же, так как мой начальник перед самым отъездом показал мне какого-то чина высшего ранга и сказал — запомни его, он, как две капли воды, похож на того, за кем тебе следить. Я узнал Туташхиа, едва он появился. Сразу узнал. Да к тому же в этот момент ко мне подошел тамошний агент, сказал пароль и показал — вон он, передаю его тебе. Туташхиа прошел мимо нас и проследовал в станционный ресторан. Стоял октябрь, но было тепло, как летом. Однако и по этой погоде Туташхиа одет был слишком легко — в суконных брюках и блузе, на голове — сванка, на ногах домотканые пачичи и мягкие чувяки. Под мышкой торчал сверток. Войдя в ресторан, он подозвал официанта, а я отправился к начальнику станции. Мне предстояло получить место в вагоне рядом с Туташхиа, разумеется, если такая возможность будет.

В комнату начальника станции я влез вместе со своими корзинами, и вот вам пример того, насколько тогда революционный зуд владел всеми повсюду, и гельминты завелись в самом прогнившем строе. Начальник станции восседал за письменным столом, обернулся на скрип двери и сказал ко-му-то в другую дверь, распахнутую за его спиной, даже не взглянув, кто к нему вошел:

— Слыхал, Бартломе, что эти сукины сыны опять выкинули? Втащили на Махатскую пушки, и кончайте, говорят, митинговать в этом вашем Тифлисе, а то передавим вас, как тараканов!

— Видно, уж царю совсем невмоготу стало, — откликнулись из задней комнаты. — Ленин, видишь, говорит, самодержавие, царь и буржуазия по своей воле ничего не отдадут, силой брать надо, что нам положено. Вроде бы это и Маркс говорил. А не откажется, так мы еще увидим русского царя у стенки. Во Франции со своими что сделали?!