Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

— Ладно, завтрева и съезжу. А людей на обстрой у князя Григория Ромодановского возьму, тогда точно нихто не проведает.

Нарышкин поднялся и оставил покои царицы. Вечером его карету холопы Милославского видели возле терема Ромодановского, но зачем он приезжал, так и не прознали.

Ещё не было и середины ноября, а снегу навалило как на Рождество. Москва-река встала. Торговля затихла. Притихли и первые недовольства среди стрельцов. Хотя стрельцы жили по домам с семьями, каждый полк имел свою небольшую казарму. Последнее время Андрей Алмазов всё свободное время ходил по этим казармам. Как бывший стрелецкий сотник, пил с сотниками и полусотниками, и даже с некоторыми стрелецкими головами. Беседовал обо всём и ни о чём, словно от безделья шлялся по кабакам, но видел, что некоторые старые товарищи сторонятся его. Чем больше он был среди стрельцов, тем серьёзнее становился. Лишь под самый вечер Андрей вернулся домой еле волоча ноги. Кормилица с женой встретили его у крыльца криком:

— Штой-то ты зачастил, ирод, вторую неделю пьёшь!

— Цыц, бабы, забыл вас спросити, што мене деять.

Оксинья посторонилась, зло выпалив:

— Тама тебя друг дожидаетси. Ещё утром пожаловал.

— Хто?

— Да энтот твой, Ванька Румянцев.

Андрей пьяно заулыбался:

— Каки кстати, будет с кем ещё выпить.

Шатаясь, он поднялся на крыльцо и вошёл в дом.

— Вот ирод, никак не нажрётси, — промямлила кормилица.

Андрей молча проследовал в трапезницу, где увидел притихшего Румянцева.

— Ванька, якими судьбами?

— Да вота решил посоветоватьси, дело за горло берёт, а ты мене усегда хабар приносил.

— У мене тута оружейная палата есть, идём, тама усё и обговорим.

Андрей скинул на лавку тулуп и шапку и с гостем удалился в дальнюю часть дома с гневных глаз жены.

Оружейная была небольшой, с решёткой на окне. В углу стояли две пищали и аркебуз, на стенах висели сабли, палаши и пистолеты. Затворив за собой дверь, Андрей заметно протрезвел, хотя с усталости еле переставлял ноги. Возле окна стояла лавка и небольшой стол.

— Садись, Ваня, в ногах правды нет, хоша её ни в чём нет.

Он почти повалился на лавку, из-под которой достал штоф водки.

— Извиняй, закуски нету. Еслива сейчас выйду за закуской, усё поймёт, опять разноетси.

— Што уж там, я в кабаке немного перекусил, а водку и натощак можно.

Две серебряные чарки встали на стол, были наполнены и почти сразу опорожнены.

— Ну, што у тебе?

— Тесть помер, и женены братья хотят отспорить у меня часть холопов, што за ней дадены, особливо Роман Федосыч.

— Ты когда брал за себя Ольгу с селом, через воеводскую избу то записывал?

— А якже.

— Ну, так чё ж братья хотят, ничего у них не выгорит.

— При новом воеводе подьячий новый, ему денежку сунули, он и решил ту запись пересмотрети.

— Ну, на то у меня пока сил хватит. Поприжмём твово подьячего. Завтрева сходим к дьяку Федьке Грибоедову, он в память отца мово твому подьячему таку бумагу отпишет, што тот ещё с дарами к тебе прибежит и в ножки поклонитси.

— Благодарствую теби, Андрей Ерофеевич...

Алмазов вновь наполнил чарки, без закуски пошло тяжелей, и Андрей взаправду начал пьянеть.

— Ляжем здеся на лавку, а с утра к Грибоедову сходим.

Румянцев согласно закивал и машинально спросил:

— А што ты такой хмурый, Андрей?

Алмазов в третий раз наполнил чарку свою и залпом её опорожнил.

— Дело лихое затеваетси, не могу поняти кем. Хто-то стрельцов спаивает и гневит, хмельное в полках не переводится.

— А што изменитси от того, если ты узнаешь, кто стоит за этим?

Алмазов понял, что сказал лишнее.

— Ладно, спи, с утра разберемси.

Ни свет ни заря Андрея разбудил лай собак, псы грызлись нешуточно. В Китай-городе бродячих собак не было, сторожа сразу отлавливали их, если они появлялись на улицах.

Он встал и подошёл к окну. У ворот дома сцепилась свора собак. Яростный хрип драки подхватили цепные псы во дворах, они залаяли остервенело по всему переулку. Клочьями летела шерсть, мелькали ощеренные пасти и окровавленные морды. Иной пёс, выброшенный из свалки, тотчас же вскакивал и бросался в кучу. Туда же ринулся кобель из соседней усадьбы, сорвавшийся с привязи и перемахнувший забор. Гладкого и степенного пса через мгновение можно было узнать лишь по обрывку цепи.

А сука, пегая, неказистая собачонка, собравшая кобелей с половины Китай-города, прижав уши и поджав хвост, заползла в подворотню дома напротив. Андрей смотрел и думал: