Рекс Уорнер - Гай Юлий Цезарь

Когда с волнениями покончили, всем партиям стало понятно, что для того, чтобы выжить, необходимо навести порядок в стране. Появились настойчивые требования объявить Помпея диктатором. У него была армия; на него постоянно нападал Клодий, но и Милону он не оказывал открытой поддержки; по своей натуре Помпей привержен традициям, к тому же чисто случайно приобрёл репутацию популярного лидера; и в конце концов он являлся тем человеком, к которому прибегал Рим во все свои тревожные времена. Кое-кто из моих друзей, помня, что и у меня есть армия, предложил мне заняться агитацией в пользу выдвижения меня и Помпея совместными кандидатами в консулы. Если бы Помпей согласился на это, думаю, достойной оппозиции нам не нашлось бы и это весьма укрепило бы наш с ним союз. И действительно, если бы я ещё один год поработал вместе с Помпеем, мы, возможно, избежали бы гражданской войны и её бесконечных жертв. Но у меня самого в то время не было возможности поддержать предложение моих друзей. Хотя я ещё не до конца осознал, каким страшным будет восстание в Галлии, но известия оттуда явно говорили о том, что, если мы не хотим потерять всё завоёванное нами, я должен находиться там, с моей армией. Поэтому я постарался довести до сведения Помпея, что поддержу предоставление ему любых исключительных полномочий. Однако я настаивал на том, чтобы он, пользуясь всей полнотой своей власти, непременно отдал под суд Милона. Мой друг Бальб, который, как всегда, работал на меня в Риме, сообщил мне, что Помпей будет добиваться суда и соответствующего приговора Милону. Но, добавлял Бальб, отношение Помпея ко мне оставляет желать много лучшего. Помпей явно давал понять, что с меня достаточно моего наместничества в Галлии и незачем мне лезть в политику Рима. Более того, он отверг ещё одно предложение, которое должно было снова сблизить нас. Я посоветовал ему жениться на Октавии, юной дочери моей племянницы Атии, умной и красивой девушке (как мне говорили; сам я её не видел с тех пор, как она была ребёнком). И, желая ещё больше укрепить наш с ним союз, я выразил готовность развестись с моей женой Кальпурнией и взять в жёны дочь Помпея от Муции. Я помнил эту девушку ещё ребёнком, так как сам был любовником Муции, когда Помпей воевал на Востоке. Я жалел Муцию, когда Помпей развёлся с нею, и тогда не знал, что его следующей женой будет моя дочь Юлия. Мне казалось, что, как когда-то Помпей был моим зятем, теперь я должен стать его зятем, и ради упрочения нашего союза я готов пойти наперекор своим чувствам (я ещё любил и сейчас люблю Кальпурнию). Ответ Помпея на мои домогательства оказался вежливым, но негативным. Его дочь уже была помолвлена с Фавстом Суллой, сыном бывшего диктатора, что являлось вполне уважительной причиной отказа мне. Сам Помпей не мог долго обходиться без жены, и его выбор почти всегда диктовался чувством. Он искренне полюбил Корнелию, вдову молодого Публия Красса, погибшего вместе с отрядом галльской кавалерии в Парфии. Корнелия была доброй и необыкновенно умной женщиной — для любого избранника прекрасной женой. И меня нисколько не удивило их бракосочетание, состоявшееся в конце того года. Но я понимал, что этот брак ещё больше отдалит Помпея от меня. Отец Корнелии, Цецилий Метелл Сципион, слыл человеком глупым и очень завидующим тем, кто был выше его по положению. На следующий год Помпей при поддержке таких негодяев, как Катон и Бибул, был возведён в сан единоличного консула с правом подобрать себе партнёра, и он остановил свой выбор на тесте. Дели бы не этот случай, Сципиона никогда не избрали хотя бы потому, что он оказался замешан в скандале со взятками на предыдущих выборах.

Меня нисколько не огорчили новые чрезвычайные полномочия Помпея, о которых он так мечтал; не удивило меня и то, с какой энергией Помпей стал пользоваться своей властью. В своих действиях он нередко прибегал и к совершенно неоправданным судебным преследованиям, но в целом год его консулата стал годом хорошего правления, когда соблюдались все приличия обычной гражданской жизни. Милона должным образом судили, и Цицерон взял на себя его защиту, что в той ситуации явилось проявлением мужества с его стороны. Но, по-видимому, в последний момент, когда он понял, что от него отвернулись многие римские граждане, нервы у него сдали, и произнесённая им речь оказалась совсем не похожа на ту её версию, которая была опубликована позднее и является прекрасным произведением ораторского искусства.