Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Узник пошевелился в тёмном углу и подумал, что его жизнь могла бы повернуться иначе, если бы он уехал тогда или парламент посмел решиться на большее, чем решился, отложив его дело, не из одного уважения к его учёности и к бывшим заслугам, вовсе не по этой причине.

Парламент должен бы был догадаться, к чему поведут решения короля, однако представителям нации не достало ни силы духа, ни прозорливости. Тогда видели только одно: король не доволен Томасом Мором. Они решили, что это было частное дело, а если так, стоило ли ради одного человека рисковать своим положением и по пустякам дразнить короля?

Иное дело монарх. Генрих был прозорливей их всех, многое понимал, если не всё.

В душе Томаса шевельнулась надежда. Слабая, еле живая. Если бы вспомнил в эту минуту о чём-то, надежда бы тотчас исчезла, как от дуновения свежего ветра разлетается утренний летний туман, но ужасно не хотелось ничего вспоминать. Подержал надежду немного в себе. Она стала медленно разрастаться. Напряжение, вызванное внезапным появлением Томаса Кромвеля, стало спадать. Душа размягчилась. Спокойствие медленно, но верно возвращалось. Мыслитель как к лучшему другу вдруг обратился к себе самому:

— Я знаю тебя много лет, с той поры, как появился на свет, сдаётся, что в одно время с тобой. Я не сомневаюсь нисколько, что ты готов умереть и, конечно, умрёшь именно так, как подобает христианину, философу, именно так, как умирали первые христиане и древние мудрецы. Но тебе, что естественно, не хочется умирать. Твоё тело здорово, ум всё ещё деятелен, а дух бодр, как всегда. В тебе силён ещё голос жизни, и тебе предстоит его одолеть, чтобы с наступлением нового дня бестрепетно оставить юдоль печалей, которая многим представляется такой сладостной, что они с ней страшатся расстаться, слишком часто губя свою душу, лишь бы спасти своё бренное тело, но ненадолго, ведь каждый умрёт всё равно. Срок твой, быть может, настал, а быть может, и нет. Кто это знает? В противоположную сторону ещё может поворотиться судьба, ибо королю ты всё ещё, кажется, нужен. Быть готовым не означает, что мы должны уходить без борьбы.

Томас Мор встрепенулся и погладил мягкую бороду. Борода ласково заструилась по исхудавшей, но мускулистой груди. Вдруг ощутил, что дело было в одном этом слабом, непроизвольном движении, что воротилась привычная бодрость, без которой так скверно жить и невозможно приготовить себя ни к каким испытаниям. Именно так: не хватило прозорливости представителям нации, всем вместе и каждому порознь.

Парламент развёл английского короля наперекор запрету римского папы и нежеланию испанского короля, носил ещё и корону германского императора. Получив долгожданный развод, Генрих поспешил обвенчаться с Анной Болейн и тем самым оскорбил и Рим и Мадрид. Анна в положенный срок родила ему девочку, которую назвали Елизаветой. Генрих громко и всюду именовал себя счастливым отцом и, как видно, был счастлив. По крайней мере всем доказал, что вина была не его, что бездетной была разведённая королева.

В самом деле, две дочери — это большое счастье каждой семьи. Две принцессы — две тысячи поводов для раздоров в стране после смерти опрометчиво поступившего короля. Какая из двух станет править страной? Какую из двух наречёт королевский совет и поддержат представители нации, лорды, народ? За кого они выйдут замуж? Кто явится в Англию со своим уставом как в чужой монастырь? Кого за собой приведёт?

Вновь повеяло в воздухе кровавым правлением короля Ричарда Третьего. Вновь замаячили впереди разбой и развал.

Всё-таки Генрих умел видеть и понимать. Король скоро одумался и принял акт о престолонаследии. Этим актом Мария, дочь от первого брака, объявлена была незаконной, а вторая, Елизавета, получала права на корону. Только беда была в том, что Генрих слишком спешил, а король одумался поздно. Никакой акт уже ничего не менял. Мрачное будущее уже подступало из его каждой строки, из каждой буквы сочилась невинная кровь. Акт был только бумагой, а на стороне Марии оставалось право первородства, незыблемое, неотменимое, и покуда хранит Марию Господь, у принцессы обиженной, у принцессы несправедливо обойдённой всегда найдутся приверженцы, которые при первой возможности, ухватившись за самый ничтожный предлог, поднимут мятеж, лишь бы грабить и убивать, захватывать земли и занимать должности при дворе. Междоусобица — вот что таилось в разводе с Екатериной и в браке с Анной Болейн. Потоками крови должно было окупиться безрассудство того, кому слишком тяжек представился указанный Господом крест.