Дарья Полтавская - Сплетня

– Я, Хасик, думаю, что лучше отца ребенка никто этого дела не знает. Велел тебе Гурам узнать – вот давай и спросим у самого знающего, чего время тратить.

* * *

Ещё через три дня, уже в другом, но тоже приморском городе Хасик и Даур тихонько, чтобы не разбудить малышку, стучали в окно первого этажа самой обычной хрущевки. Откинув штору, Астамур прижал палец к губам и махнул младшим братьям в сторону скамейки, стоявшей под виноградом: мол, только уснула бедная, сейчас приду, располагайтесь. Знойный воздух звенел, как натянутая струна. Хасик осторожно опустился на скамью у доминошного стола. Нервы, честно признаться, были натянуты до предела. Вот кабы к нему кто пришёл и сказал: твоя, мол, дочка – не твоя… Он ведь себя бы не сдержал. Зачем брата обижать? Как можно брата обижать? Может, надо было Гурама прогнать, да и забыть… Да как его прогонишь – не отстанет, ещё и болтать пойдет, что нечего, мол, ответить-то братьям, видать, и впрямь нечисто там… Честный человек людям в глаза глядеть не боится. А хорошо, что я не женат, подумал Хасик.

– Ора! Рад видеть! – статный голубоглазый красавец Астамур вышел, наконец, из дверей подъезда. – Полусухое. Сосед на пробу принес.

– Как Асида, как девочка? – степенно вопросил Даур, с удовольствием рассматривая на свет бледный рубин легкого вина.

– Ох, не спрашивай. Не спит совсем. Что-то у неё там в животике крутит. Я говорю: чачей оботри, ей и дышать вкусно станет, и прохладно, опять же. Что лучше виноградной чачи? Ну разве что виноградное вино. Нас мать, почитай, так и вырастила: тут помажет, там компресс-мапресс – и всё пройдет. Всякая хворь от настоящей чачи бежит.

– Ну ты даёшь, молодой отец, – расхохотался Даур. – Нет уж, пусть лучше Асида сама решает, чем натереть, нам племянница нужна умница и красавица.

– Ора! Какой разговор! Разве у нас другие бывают? Хасик, ты чего смурной? Дома всё хорошо?

– Майка в огород Сантика рвалась, плетень повалила, чинил.

– Вот видишь, – усмехнулся Астамур, – у нас даже коровы – и те красивые и решительные. Уж если что задумала, то никакой Сантиков забор ей не помеха. Уважаю! Мама как?

– Здорова. На днях вот муки мешок намолол ей, порадовалась.

Даур снова поймал себя на мысли о том, как прекрасна и достойна эта тихая, спокойная, веками отлаженная жизнь. И никто так, как мама, не варит мамалыгу, и никто так не снимает сыр… И любая трапеза – проста, вкусна, сытна и основательна. И никто никуда не спешит, как в городе, и каждое дерево даёт тебе силу… Но с другой стороны: проживёшь свою жизнь на этой земле, никому, кроме односельчан не интересный, и в эту же землю в свой срок и уйдёшь. Хасика, если подумать, такое даже в его двадцать пять, наверное, вполне устраивает. А меня?.. В мои-то тридцать…

– Хорошее дело, – похвалил меж тем Астамур. – А я на днях с Нинусей, которая мельницу у нас тут в городе держит, повздорил: принёс ей твою, Хасик, кукурузу, возвращает мне муку, глядь – а она не моя! Ну на половину-то точно! А она мне: что, мол, ты зёрна свои в лицо, что ли, узнаешь, да ещё и в размолотом виде? А я же крестьянин. Я узнаю! Ей, городской, не понять.

– Да, – задумчиво кивнул Даур, – городским не понять.

Хасик почувствовал, что уже совсем извёлся, да Астамур-то не спросит: чего, мол, приехали. Он-то братьев в жизни не обидит. Он-то им просто рад. А они…

Хасик обнаружил, что рука под столом сжалась в кулак и стал осторожно разжимать пальцы.

– Скажи соседу: хорошее вино, братья похвалили, – Даур снова поднял стакан прямо в солнечный луч, упавший сквозь виноградную листву. Светлый рубин заискрил. – Не всем так с соседями везёт.

Рука под столом вдруг разжалась, а Астамур опять усмехнулся:

– Говори?

– Гурам приходил.

– Ну и хорошо – добро ему!

– Хасик, видишь ли, так не думает.

– Гурам – большой талант. Теряюсь в догадках. Кого спасать?

Я что, совсем не мужик? подумал Хасик и открыл было рот, но вальяжный Даур сверкнул такими же, как у братьев, лазурного цвета глазами и по-мушкетерски вскинул кисть:

– Честь рода! Ну и двух дам.

Астамур помолчал пару секунд и вдруг, к полной растерянности Хасика, расхохотался. До слёз.

– Ой, не могу! – он смеялся прямо в небо, а точнее – прямо в согретый солнцем изумрудный виноград. – Неужто до вас только сейчас докатилось?

От неожиданности смутился даже Даур. И подумал, что как бы ни был близок старший брат, а изучить его до дна за все эти годы не смог даже он, спавший в нищем колхозном детстве с Астой на одном тюфяке. Какая, однако, богатая натура для сценического образа. Надо запомнить.